Юлий Файбышенко - Осада

Секунду она сидела молча, потом решительно встала:

- Нет, я согрею чай сама. И не кирпичный, - она отвела его руку с чаем, - а китайский. У буржуев он еще есть, - слабо усмехнулась она, - мы будем пить, вы не передумали?

Он послушал, как топочут по расхлябанному дереву леетницы ее каблуки, потом, стянув сапоги, на цыпочках прошел к сундуку. Крышка открылась без труда. Он заглянул внутрь: весь сундук был завален сахарными головками, какими-то банками, пачками развесного чая, под этим видны были длинные коробки. Он хотел было раскрыть их, но женский голос сзади строго произнес:

- Я принесла вам чай.

- Ставьте на подоконник.

Она поставила на подоконник поднос и сказала, точно отвечая на его вопрос:

- Мы сохранили кое-какой запас продуктов. Мы вынуждены прятать то, что у нас есть. У вас, к несчастью, не спросили... Поверьте, это все, что у нас есть. Не умирать же нам с голоду.

- Даете ли вы мне слово, что в доме больше нет скрытых запасов?

- Конечно! Даю честное слово. И давайте чаевничать.

На другой день вечером, при свете огарка, Гуляев прилег и раскрыл Рабле. Он любил этого неистового француза.

Вдруг он оторвался от книги и сел. За сегодняшний день ни разу не попробовал он пробиться к Саньке Клешкову, ни разу не попытался добиться смягчения его участи. Конечно, слова Бубнича его несколько утешили. Не могли начальники из-за одной ошибки так просто забыть заслуги Саньки. Он схватил сапог и начал его натягивать. Сейчас он пойдет в отдел, договорится с ребятами, и его пропустят к Саньке.

В это время на лестнице послышались шаги. Он поднял голову и прислушался. Шаги теперь быстро приближались, он узнал их. Это была Нина. Он нахмурился. А ему-то что? Они заигрывают с ним, потому что он представитель власти, чего же он так расчувствовался?

Постучали.

- Войдите, - сказал он, успевая натянуть второй сапог, благо портянка была уже намотана.

Вошла Нина.

- Владимир Дмитриевич, мое семейство просило узнать, не хотите ли вы принять участие в нашем вечернем чаепитии? Яковлев тоже будет.

Он смотрел на нее. При свете огарка лица почти не было видно, зато пылало золото волос.

"Интересно, - подумал Гуляев, а что все-таки за птица этот Яковлев?"

- Спасибо, - сказал он вслух, - я приду.

Она кивнула и вышла.

Он посидел в раздумье. Конечно, ему, следователю рабоче-крестьянского угрозыска, нечего связывать себя дружескими отношениями с "бывшими". Но с другой стороны, может быть, не все они безнадежны. Скажем, Нина. Ее можно перековать. И потом, надо приглядеться к этому Яковлеву.

Краснея и чувствуя, как во всех этих размышлениях он старательно обходит то самое главное, что заставило его принять приглашение, Гуляев надел свой серый пиджак.

За огромным столом с водруженным посреди самоваром сидело семейство Полуэктовых и Яковлев.

- Добрый вечер, - сказал Гуляев, входя.

- Здравствуйте, здравствуйте, - хозяин поднялся с места, - вот наконец сподобил бог узнать жильца, а то...

- Онуфрий! - перебила хозяйка, пожилая, дебелая, с грустным моложавым лицом, ни днем, ни ночью не снимавшая шали. - Садитесь, гостем будете, имя-отчеството ваше вот не знаю.

- Владимир Дмитриевич, - сказал Гуляев, садясь на стул, придвинутый ему Яковлевым.

Он уже испытывал раскаяние, что пришел сюда и пьет чай с классовыми врагами. Хорошо, хоть Яковлев здесь. Нина подвинула ему вазочку с вареньем, Яковлев - какие-то пироги. Гуляев откусил пирога и от сладости его, от забытого аромата теплой избыточной пищи весь сразу как-то отяжелел. Когда он за последние годы ел пирог? В семнадцатом году дома, в Москве, на Пречистенке. Еще жива была мать... И тут он отложил пирог и выпрямился. Перед ним сидело купеческое семейство, ело пироги и угощало его, красного следователя, а вокруг орудовали враги, может быть, друзья этого купчика, а рабочие маслозавода не получили сегодня пайка совсем.

Он посмотрел на купца, тот спокойно доедал пирог, поглядывая на гостей, собираясь что-то изречь.

- Владимир Дмитриевич, - спросила Нина, - вы поете?

- Пою? - изумился Гуляев.

- Смешно звучит в наши дни, - понимающе улыбнулась она, - но знаете, мне кажется, лучше всего отвлечься... Ведь вокруг столько ужасов.

- Ну, положим, - холодно сказал Яковлев, тряхнув своей учительской бородкой, - отвлечься почти невозможно. Вчера сожгли продовольственные склады, город остался без хлеба и продуктов, сегодня уже в двух местах была стрельба, пахнет новым бунтом, резней, закрывать на это глаза нелепо.

- А что вы можете предложить? - спросила Нина. - Смотреть на все эти ужасы широко открытыми глазами? Мы уже четвертый год смотрим!

- Но прятать голову в песок и ждать, пока тебя зарежут, это не самое лучшее, - сказал Яковлев, проницательно взглядывая на Гуляева, потом на Нину и словно бы соединяя их этим взглядом. - Не так ли, Владимир Дмитриевич?

- Правильно, - согласился Гуляев, - что вы предлагаете?

- Ничего особенного, просто хочу посоветовать властям во всех этих событиях лучше использовать имеющиеся силы. Мне, например, не по душе еще одна резня. На германском фронте я командовал ротой, а теперь сижу в канцелярии. Завтра же попрошу использовать меня по назначению.

- Вы учтены по регистрации офицеров?

Яковлев со странной, почти торжествующей усмешкой посмотрел на Нину. Она отвернулась.

- Не регистрировался.

- Как так?

- Когда устраивался в конце прошлого года на работу, в анкете не упомянул, что был офицером.

Гуляев молча смотрел на него. Яковлев ответил коротким насмешливым взглядом:

- Не нравится, Владимир Дмитриевич? Мне сейчас самому не нравится. Но раньше я думал иначе. Ни за белых, ни за красных. Ни за кого.

Гуляев допил свой стакан чаю, изредка черпая ложкой из чашки варенье.

- Не можете ли вы мне сказать, товарищ, красный товарищ, - спросил вдруг купец, - что, нынче еще не будет главной-то заварухи?

- Какой главной?

- Ну эти... Из деревень-то не пришли еще грабить? Этот, Клещ-то?

- Господи, царица небесная, ужасти какие говоришь, отец! перекрестилась купчиха.

- А то ведь стреляли, - пояснил купец, сжимая в толстых руках крохотную чайную ложечку, - до двух раз. Один раз за полудень, второй ближе к вечеру.

"Один раз эскадронцы, а второй?" - подумал Гуляев.

- Ничего страшного, Онуфрий Никитич, - сказал Яковлев, - у нас в канцелярии исполкома народ дошлый, всё знают. Первый раз стреляли - в эскадроне бунт начинался. Но его быстро прикончили. А второй раз палили здесь, рядом - бежал тут один. Его из трибунала вели, а дружки напали на охрану. Он и сбежал.

- Целый? - спросил купец.

- Целехонек, - усмехнулся Яковлев и повернулся своим ловким туловищем в обтертом кителе к Гуляеву: - Говорят, наш товарищ... Служил у нас, совершил какое-то должностное преступление, и вот...