Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все

— А зачем пришла?

Девушка понизила голос:

— Поговорить.

— О чем?

Полуянов уселся на диване и пригладил спутавшиеся волосы ладонями.

— Мне кажется, я знаю, кто убийца.

— Да? Давай, говори…

И тут Диме показалось, что в коридоре, за дверью, которую неплотно прикрыла актриса, кто-то стоит. Он рывком вскочил с полки и бросился к входу в купе. Волочковская смотрела на него удивленно-испуганным взглядом. Журналист одним движением резко отодвинул в сторону дверь. За нею никого не оказалось.

Дима выглянул в коридор. Он был залит утренним светом. В такт стуку колес колыхались занавески. В обе стороны вагона — ни одного человека. «Показалось, — пробормотал себе под нос Полуянов. — Примнилось со сна».

— Извини, я с этим убийством становлюсь параноиком, — проговорил репортер, адресуясь Волочковской, и уселся на табурет напротив нее. — Так что ты говорила? Знаешь, кто убил?

— Догадываюсь.

— И кто же?

— У меня нет никаких доказательств.

— Их ни у кого нет, — усмехнулся Полуянов, — поэтому — говори.

— Я скажу, но чуть позже. Сначала кое-что проверю.

— Ты помнишь, что в детективных романах случается с теми, кто знает убийцу и не успевает поведать сыщику имя?

— Я не читаю романов. А что бывает?

— Их убива-ают, — загробным голосом пропел журналист.

Волочковская наморщила носик.

— Нашел место шутить. И, главное, время.

— Сорри.

И тут Диме опять показалось, что за дверью кто-то стоит и подслушивает. Точнее — казалось все последние секунд двадцать, но он не хотел дергаться во второй раз и выглядеть в глазах актрисы совсем уж идиотом, поэтому сидел, выжидал. Наконец не выдержал, снова вскинулся, отворил дверцу — и оказался прав. Потому что на пороге купе стояла Эльмира Мироновна Царева собственной персоной.

На лице женщины не отразилось ни малейшего смущения от того, что ее застигли врасплох, — вот что значит настоящая актриса!

— Димочка, — лучезарно проговорила она, когда парень застал ее у своей двери, — я к вам зашла, чтобы вы мне составили компанию покурить.

— Извините, — пробормотал журналист, — я несколько занят…

Тут Эльмира Мироновна разглядела за плечом молодого человека сидевшую на кровати Волочковскую и со значением проговорила:

— Ах, понимаю…

Но полуяновская гостья резво соскочила с полки и бросилась прочь со словами: «Я уже ухожу, ухожу!» Дима вынужден был посторониться, чтобы пропустить Волочковскую, а Царева, оказавшись лицом к лицу с молодой коллегой-соперницей, радушно молвила:

— Куда ж вы убегаете? Пойдемте с нами, разделите нашу компанию и наш яд — я имею в виду никотин. Вы не против, Дима?

Тот не нашел более умного ответа, нежели комплимент, сомнительный и для той, и для другой особы:

— Рад служить вам обеим.

В тамбуре оказалось холодно (несмотря на заливающие его лучи солнца) и изрядно накурено (в косом утреннем свете слои дыма создавали словно бы некую трехмерную карту неведомых стран). Царева, не обращая внимания на журналиста, вдруг принялась всячески жалеть и утешать Волочковскую, потерявшую возлюбленного. В основном — личным примером. Она вспоминала некоего Анатолия Семеныча, безвременно ее покинувшего, и как затем, спустя годы, все-таки сумела утешиться с Антонием, который, в конце концов, опять же ее оставил. И непонятно было из рассказа (во всяком случае, одуревшему от бессонницы Полуянову): «оставил» и «покинул» — эвфемизм смерти или обозначение обычного расставания? Обе дамы даже чуть всплакнули на пару, жалея друг друга. Полуянов чувствовал себя совсем уж лишним: «Зачем только разбудили!» Однако народная артистка, словно почувствовав его настроение, вдруг обратилась к нему:

— Димочка, вы просили меня припомнить, что странного и необычного я заметила в последние пару дней.

— Да, просил, — пробормотал журналист.

— Вам по-прежнему это интересно?

— Ну да, — без особого энтузиазма откликнулся Дима.

— Начнем с того, что Оленька вчера, — народная артистка успокаивающе погладила более молодую коллегу по плечу, — объявила о своей помолвке.

Волочковская скорбно кивнула, а Полуянов удивленно пробормотал:

— Вот как…

— А вы не знали?

Тут разговор застопорился, потому что в тамбур ввалились еще двое пассажиров вагона люкс: седовласый Старообрядцев и юная Марьяна.

— Не помешаем? — провозгласил главный оператор тоном, исключающим положительный ответ.

— Нет-нет, нисколько, — на правах старшей ответствовала Царева. — Я как раз рассказываю нашему замечательному коллеге и журналисту, что Вадим Дмитриевич сделал Олечке предложение. Вы ведь знали об этом?

— Ну разумеется! — воскликнул Старообрядцев, и по излишнему энтузиазму в его тоне Полуянов заключил, что ни черта тот скорее всего не знал.

Марьяна мягко и беззащитно улыбнулась Диме, словно сообщница.

— Вадим Дмитриевич с Олечкой уже даже дату свадьбы наметили, — как ни в чем ни бывало продолжала Царева, — чтоб не откладывать в долгий ящик, на одиннадцатое июля сего года. И вот Вадима Дмитриевича не стало…

— Может, кому-то очень не хотелось, чтобы свадьба состоялась, а, Марьяна? — с глубокомысленным ехидством изрек седовласый оператор.

Лицо девушки исказилось гневом.

— Вы — старый идиот! — припечатала она.

Тут Волочковская опять заплакала.

— Ну-ну, будет, — как-то рассеянно, мимоходом утешила юную приму народная артистка. И продолжала о другом: — А еще я вчера подслушала — разумеется, совершенно случайно — до чрезвычайности интересный телефонный разговор… Я вообще-то хотела не одному Диме рассказать, как человеку, добровольно взявшему на себя бремя расследования убийства, но, я думаю, не будет большой беды, если содержание той беседы услышат все… Итак, я стала свидетельницей того, как трепался по мобильнику наш директор картины, которого нынче именуют на аглицкий лад линейным продюсером. Как его там, бишь? Колчин, Карков…

— Ковтун, — подсказал Старообрядцев.

— Да, да, именно так. Так вот, я стала свидетельницей (а он меня не видел), как этот Ковтун, — фамилию актриса произнесла с нескрываемой гадливостью, — беседовал по телефону с неизвестным. И вот о чем.

Тут народная артистка поднесла к уху воображаемый телефон и неожиданно перевоплотилась в линейного продюсера Ковтуна (черт его знает, как ей удалось в секунду стать совсем иной!). Она заговорила «в трубку» верноподданническим, льстивым тоном:

— Да, к сожалению… Да, он нашел… Нет, я уверен, что не заявит и никому не скажет… Нет, гарантировать я не могу, просто мне так кажется…

— На другом конце линии на него так заорали, — продолжила рассказчица теперь нейтральным тоном, становясь на секунду снова Царевой, — что я даже расслышала, что именно там кричат. И я вас уверяю: тот, кто вопил, был вовсе не наш генеральный продюсер Меркулов, которому, вроде бы единственному по штату, положено распекать Ковтуна. Вообще говорок из телефона слышался вполне бандитский. И вновь Царева в секунду словно бы нацепила на себя новую маску: полууголовного пахана, хозяина жизни, при «Мерседесе» и «голдовой цепуре» с ледяным и чуть кретинским взором. От лицедейства актрисы Дима при других обстоятельствах расхохотался бы, да и сейчас с трудом сдерживал улыбку.