Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все

Естественно, когда возникает запрет того, что присуще тебе органически, срываются, рано или поздно, если не все, то многие. И я сорвался тоже. Чудо еще, что столько протерпел. Три года прожил тихой жизнью овоща или пенсионера. Но едва я полетел… Да, мои предки уже были начеку, не дали мне разгуляться. Где-то месяц всего я пробезумствовал… Нашли меня хрен знает где, в поселке Развилки, в каком-то чулане…

А потом — повторение пройденного. Лечебница — теперь в Швейцарии. И коммуна — на сей раз в Венгрии. Только я все равно уже знал: и больничка, и мучения — без толку. Как бы меня ни лечили, все равно сорвусь. Вопрос лишь в том, рано или поздно. А раз исход предопределен, зачем страдать?

Я трижды бежал из целительных коммун. Странствовал по Европе. В каких только притонах не ошивался… Чем только не зарабатывал себе на дозу (в основном собой торговал)… Сколько денег ухлопал мой отец на европейских частных детективов… Наконец, меня ловили, отмывали, лечили — и водворяли в новую клинику, а потом в коммуну, каждый раз с еще более строгим режимом.

Отец, конечно, сильно сдал. А мать моя превратилась в настоящую старуху. И вот после очередного лечения, трудотерапии и коллективных игр на свежем воздухе в очередном приюте я вдруг понял, что устал. Жизнь я свою и без того, наверное, спустил в унитаз, но, может, пора мне успокоиться? Ради отца, ради мамы… Их я все равно любил, невзирая на те ужасные вещи, которые я с ними творил, и те мерзости, которые они, случалось, мне говорили и со мной делали. Все равно, если разобраться, они меня, такого , явно не заслужили. А ведь еще один или парочка срывов — и я либо сам умру (чего они не переживут), либо парентсы кони двинут… И тогда я принял первое в своей жизни неэгоистическое, альтруистичное решение. Решение — держаться, чего бы мне это ни стоило. Твердо постановив завязать, я опять вернулся в наш Третий Рим — вернулся обновленный, загорелый, с новой кровью.

И до сих пор я держался. Почти пять лет. Окончил институт, и даже почти с отличием. С работой, конечно, началась засада. Поразительно и непонятно, какими путями распространяются сплетни в столице, но отчего-то все, абсолютно все вокруг, а особо работодатели, знали, что я — хоть и излеченный, но в прошлом тяжелый героиновый наркоман. Отцу, чтобы пристроить меня в нормальное местечко, пришлось не только все свои связи напрячь, но и баблос заплатить.

Я не ожидал, что так будет. И когда совсем недавно об этом случайно проведал, взбесился, честно говоря. И на папаню, и на Прокопенко, и на всех разозлился. Может, потому и развязал… Отец на наш дурацкий фильмец, оказывается, пол-лимона зеленых выделил. Официально, по безналу, в качестве спонсора. Он даже ни в какие сценарные, продюсерские вещи не лез, рулить не пытался, как другие, кто бабки в кино вкладывает. Нет! Получи, Прокопенко, пятьсот тонн, но возьми моего сыночка на службу. Да не просто возьми, а еще — за ним приглядывай. Чтобы он (то есть я) не сорвался. К тому же Вадим, блин, Митрич и налом, себе на карман, от моего папаши за услуги в качестве няньки получил… Откуда я знаю? Да знаю, вот и все.

Поэтому, с одной стороны, хорошо, что Прокопенко убили. Не заложит он меня уже.

А я еще гульну. Напоследок. Последний, может, разок в моей грешной жизни погуляю…

В первый момент, когда Дима увидел распростертое на полу тело Волочковской, ему стало дурно. Только что с нею разговаривал, она была полна жизни и страстей, и вот… Журналист отвернулся и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Стало легче. Он попытался абстрагироваться от личности убитой. Не актриса, не знакомая, а просто женщина. С ней произошел несчастный случай.

Полуянов преодолел себя и опустился рядом с девушкой на корточки. Взял безжизненную руку. Пульс не прощупывался, а запястье, хоть и было еще теплым, уже начало холодеть. Или ему лишь показалось?

Он выпустил руку, та упала на пол, как тряпичная. Потом отворил дверь, вышел в коридор. Марьяны там уже не было. И никого не было. Полуянов бросился в купе, где ехал Старообрядцев. Он не отдавал себе отчета, почему именно туда. Похоже, его вела неосознанная мысль, что оператор — единственный, кто НЕ МОГ убить актрису. Все последнее время он провели с Димой, в тамбуре. А потом, журналист видел, старик отправился прямиком в свое купе. И пока они болтали с Марьяной в коридоре, оттуда не выходил. Или другая теория. Фрейд сказал бы по этому поводу, что в стрессовые моменты жизни Полуянов стремится оказаться под защитой отца — потому что родной папаня бросил их с матушкой, когда мальчик был совсем ребенком. А на роль родителя среди всего путешествующего киношного народца годился только Старообрядцев.

Как бы там ни было, Дмитрий, задыхаясь, ввалился в купе главного оператора. Старик мирно лежал на полке и читал «Спорт-Экспресс»: очки сдвинуты на кончик носа, веки почти уже смежаются, и газета вот-вот выпадет из рук…

— Аркадий Петрович! — выдохнул Полуянов. — Волочковскую убили!

— Что-о?! — Оператор приподнялся на постели.

— Собирайте, пожалуйста, всех, — попросил журналист. — Я к проводнице, вызываю милицию.

И он бросился в голову вагона, к купе проводников.

«Волочковскую убили только что, — билась в голове мысль. — Она курила с нами в тамбуре, потом вернулась в вагон. И тут-то ее подстерегали… Кто? С нами не было двоих: Елисея Ковтуна и Николы Кряжина. Будем иметь в виду: у Николы есть мощнейщий мотив к убийству и режиссера, и актрисы: ревность. Значит, сперва он покончил с любовником, а теперь и с неверной возлюбленной?»

Дима подлетел к проводницкому купе.

«А вдруг убийца — железнодорожница Наташа? — пролетела новая мысль. — После того, как мы пили с ней водку, я ее тоже не видел. А ведь и у нее мотив имеется, сама мне призналась… Может, когда она случайно встретилась со старинным своим возлюбленным, некогда сломавшим ей жизнь, взыграло ретивое, обида стала нестерпимой и она покончила с ним? А теперь расправилась с его нынешней счастливой возлюбленной? Преступление очень в женском духе, потому что импульсивное, под влиянием вдруг нахлынувшего чувства».

Журналист рванул дверь.

Наташа спала сидя, уронив голову на руки, лежащие на столе. Дремала она чутко — а может, лишь делала вид? — потому что сразу встрепенулась и спросила:

— Что случилось?

— В вагоне новое убийство.

— О, господи! — Проводница схватилась за голову.

Полуянов, стоя в дверях, краем глаза наблюдал за шевелением в вагоне: вот седовласый Старообрядцев зашел в купе народной артистки Царевой, а потом быстро вынырнул оттуда и скрылся в купе Марьяны.

«Артисток тоже нельзя сбрасывать со счетов, — подумал Дима. — Хотя в роли убийц их трудно представить… Но теоретически — обе могли… Царева ушла из тамбура раньше нас, а еще до того откололась Марьянка… В результате минут пятнадцать одиночества было у народной артистки, а у старлетки так и целых двадцать. Достаточно времени, чтобы всадить нож в спину Волочковской. А ведь бедная Оля мне говорила: она знает, кто убийца… А нас, я почему-то уверен, подслушивали… Царева под конец разговора точно что-то слыхала. Значит, Волочковская оказалась права в своих подозрениях? Потому убийца и зарезал ее?.. Как жаль, что несчастная не договорила — проклятая Царева помешала. А теперь Волочковская уже ничего не расскажет…»