Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все

Но только балет — это ведь не математика. И не спорт. Здесь не всегда достаточно — всего лишь четко и без помарок отработать номер. Должно присутствовать что-то еще. Душа. Огонек. Кураж.

А вот куража-то сегодня как раз и не было. И даже за несколько часов до спектакля, предательская мыслишка закрадывалась: не позвонить ли в театр? Не сказаться ли больной? Но только и без того идут все эти шепотки: что она, Лебедева, готова сойти с дистанции. Раз призовешь на помощь дублершу, другой — а потом тебя и вовсе с первого состава снимут…

Лидия снова кликнула безропотную Люську, велела поставить еще один укол. Приказала себе: не думать о хвори, забыть о ней. И, уже стоя за кулисами в ожидании своего выхода, поняла, что опять поступила правильно. Потому что эта особая атмосфера, это дыхание зала, казавшееся сквозь плотный занавес шумом океана, способны были излечить любое недомогание и любой сплин. И пусть публика сегодня колхозная и дружно хлопает совсем не в тех местах, где положено, — бешеная энергия их присутствия, сопереживания, их лиц все равно заряжала фантастически. А уж когда посередине второго акта она увидела в служебной ложе такое родное лицо… Виктор! Любимый… Несмотря на всю свою занятость, пришел — и неприкрыто любуется ею, словно в первый раз…

Осмеливалась ли она надеяться, — когда в балетной школе получала лишь презренные роли снежинок и колокольчиков, что ей когда-нибудь станет рукоплескать лучший театр страны? Могла ли думать, что ее лицо, в общем-то довольно заурядное, привлечет внимание самого замечательного, благородного и достойного мужчины в мире?

А когда спектакль закончился и Виктор, презрев строгое театральное правило, что цветы дозволено вручать лишь служительницам, поднялся на сцену и лично подал ей букет ее любимых алых роз, она и вовсе чувствовала себя самой счастливой женщиной в мире. И ведать не ведала, что это ее блистательное выступление окажется последним. Потому что сегодня ночью ее мужа не станет.

Виктор погибнет внезапно, нелепо, несправедливо. И его смерть настолько ее ошеломит, что она больше не сможет выступать. Сначала — от горя заболеет сама. А после, когда физическая боль отступит, поймет: ее основным козырем на сцене было то всепоглощающее, абсолютное счастье, которое она излучала. Но теперь мужа нет, и быть без него счастливой — абсолютно невозможно…

А дальше — без Виктора и без театра — ее жизнь окончательно покатится под откос. К забвению. К старости. К одиночеству. Медленно и неумолимо, ступенька за ступенькой.

Я всегда любил приключения — как и положено мальчишкам. У кого детство без них обходилось? Кто не уходил в пираты, не сбегал из дома в поисках сокровищ, не мечтал отыскать необитаемый остров? К тому же мне, в отличие от школьных друзей-приятелей, с родителями повезло. Обычно-то папаши с мамашами лишь ухмыляются, заведи с ними речь о кладах. В лучшем случае просят оставить их в покое, а то и вовсе сажают дите под замок — чтобы не сбежало на свой необитаемый остров. А у меня родители сами романтики. До сих пор помню, как мамуля читала мне сказки и как горели у нее глаза, когда она про всяких прекрасных принцев и превращение лягушек в принцесс повествовала. А отец — тот вообще однажды старинную карту принес. На выцветшей бумаги, с ятями. И к ней — писанное чернилами сопроводительное письмо. Что в нашей волости, в дальней деревеньке Туканово, якобы изрядный клад зарыт. О-о, это были лучшие деньки в моей жизни! Когда вместе с папаней разрабатывали маршрут, брали напрокат металлоискатель, потом долго ехали, ночью забирались в заброшенный дом, разбирали ветхие доски пола… И, кстати, действительно клад нашли: десяток серебряных монеток начала девятнадцатого века.

Я, когда подрос, потом долго у папани выпытывал: сам ли он все придумал, и карту нарисовал, и монеты в старом доме припрятал. Но тот, партизан, так и не признался. Только еще больше туману напустил. Мол, когда я совсем взрослым стану и докажу ему, что вырос достойным человеком, он мне и вовсе потрясную историю поведает. Про какой-то вроде бы совсем сумасшедший клад, который к тому же и принадлежит мне по праву… Заинтриговал ужасно, но ничего больше не рассказал, одни сплошные родительские напутствия: ты, сын, учись, набирайся мудрости, опыта. Потому как реальные, сумасшедшей ценности клады должны доставаться лишь тем, кто имеет право ими владеть. А если сие сокровище попадет в руки желторотого юнца, у которого к тому же во второй четверти трояк по русскому, то никакого толку из этого не выйдет. Вот я и гадал: это папа во мне стремление учиться таким образом вызывает? Или просто меня развлечь старается? А может, сам в детстве кладов не наискался? Ну как в том анекдоте, когда мужика спрашивают, сына он хочет, или дочку, а тот отвечает: «Конечно, сына! Чтоб наконец железную дорогу купить».

Но, как бы то ни было, родителей я обожал. Никогда не давили, не ломали — что хочешь, то и твори. В разумных пределах, конечно. Сплошных пятерок не требовали, музыкой заниматься не заставляли. Единственное, на чем отец настаивал: чтоб я английский знал, как родной. Не для профессии, а потому, что цивилизованному человеку без иностранного языка никак. А у мамы другой пунктик, она с детства мне на мозги капала: научись, мол, хоть что-нибудь делать лучше других. Что угодно, пусть мелочь. Танцевать, жарить яичницу, чинить розетки, рисовать закат…

Я, правда, пытался английским языком заниматься — достаточно, что его буду знать лучше других. Но не прокатило. Маман все зудела, мол, знание языка — умение рядовое. А ей, видите ли, изюминка нужна. Точнее, не ей — а чтобы сын у нее был с изюминкой. Самому мне когда-нибудь пригодится.

Ну что ж. Всякие пляски, готовка или картиночки — занятия для девчонок, а я, мужчина, выбрал себе другое. Не самое сложное, но эффектное. Я решил в совершенстве овладеть искусством смешивать коктейли. В несознательном возрасте практиковался на взбитых сливках, мороженом, газировке и сладких сиропах. Ну, а потом пошли «Дайкири», «Мохито», «Черный русский», «Секс на пляже» и сотни, без преувеличения, сотни других, менее известных. И мама (хотя выбранное хобби, я видел, ее несколько разочаровало) всячески поощряла мои старания. Доставала специальные книжки, искала ингредиенты, безропотно покупала всевозможные шейкеры и положенные бокалы…

Самое интересное, что эта, как я всегда думал, родительская блажь действительно сослужила мне хорошую службу. Потому что, когда я уже учился в институте (ничего особенного, просто на инженера), у нас вдруг объявили конкурс: пятеро лучших едут на стажировку в Америку. Это был девяносто восьмой год, Америка всем казалась невыразимо сладким раем, и за поездку разгорелась самая настоящая битва. Я, далеко не отличник, был почти уверен: победа мне не светит. С чего им брать рядового четверочника, когда однокурсник N. уже опубликовал пару статей в научных журналах, а однокурсник P. помимо пятерок по всем предметам еще и отлично играет в теннис? Но все же (во многом благодаря вбитому папаней английскому) я прошел в число финалистов и оказался на собеседовании, которое проводили американцы. Ну, один из них и спросил словно бы между делом: