Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все

Но отвязаться от старухи оказалось не так-то и просто. Едва вышли на станции, та по-хозяйски оперлась на Надину руку и объявила:

— Я решила: мы пойдем по Дмитровке — там народу меньше.

— Послушайте! — психанула Надя. — Давайте вы сами пойдете по Дмитровке! А я между прочим опаздываю!

И старуха мгновенно преобразилась: снова — потерянный взгляд выцветших старческих глаз, дрожащие губы, и воздух начала хватать, будто задыхается, взмолилась:

— Деточка! Не бросай меня!

Вот артистка!

А тут, очень кстати для бабки, и от Мишки ответная эсэмэска пришла: дескать, извини, застрял в пробке, когда доплетусь, неизвестно.

Надя же короткой вспышкой вдруг увидела себя со стороны. Что ж у нее за нескладное житье-бытье! Кругом — полно счастливых парочек, девчонки — сплошь с сияющими глазами и с букетами, а ее постоянный поклонник, видите ли, на съемках в Санкт-Петербурге. Кадрит актрисок и прочий кинематографический персонал. Поклонник временный неизвестно, видите ли, когда доплетется. Да еще и незнакомая бабка на плече повисла…

«Так, видно, всю жизнь и будет, — грустно подумала она. — Вечно решаю чужие проблемы, провожаю других. А те, кого жду я, — не приходят…»

И дело, конечно, не в безобразно опаздывающем однокласснике. Бог с ним, с Мишкой. Главное: Димка Полуянов — ее единственная и настоящая любовь — тоже не звонил. Уже целых три дня…

Старуха же, будто почувствовав ее состояние, вдруг спросила:

— Детонька… А ты уверена, что хочешь идти на это свое свидание?

— С чего вы взяли про свидание? — буркнула Надежда.

— А куда еще можно спешить — в центре Москвы, в восемь вечера? — улыбнулась бабуся. И вдруг предложила: — Давай лучше ко мне в гости пойдем. Я тебя чаем напою…

«…И буду весь вечер вещать: про низкую пенсию да про всякие артриты с артрозами».

— Нет, спасибо, — покачала головой Надя. — До подъезда вас доведу, раз уж взялась, а дальше — у меня дела.

Бабка же — проницательно взглянула на нее и вдруг вымолвила:

— Знаешь, милая. Я не буду тебя уговаривать. Скажу лишь одно: когда тебе будет восемьдесят восемь — как мне, — ты поймешь. Что в старости больше всего жаль не ушедшей молодости и не былой красоты. На самом деле жальче всего тебе будет времени, которое ты в своей жизни потратила — на неинтересных людей, на пустые разговоры. На ненужные свидания…

— А вы, конечно, человек исключительно нужный, — не выдержала Надя.

Старуха лишь рукой махнула:

— Да разве я про себя! Что я — ноль, безликая тень. Всю жизнь в домработницах. Я тебя совсем с другим человеком познакомить хочу. С хозяйкой своей. С Лидией Лебедевой. Слышала про нее?

— Лебедева? Это… это та самая? Знаменитая балерина? Любимица Сталина? — наморщила лоб Надя.

— Это не просто балерина, — строго произнесла старушенция. — Лидочка — великий человек. Талантливый. Мудрый.

И неожиданно сбавила пафосный тон, взглянула моляще:

— Давай поднимемся. Пожалуйста! Лидочка, она… она очень одинока! И так любит, когда к нам приходят гости!

Надя когда-то видела — разумеется, в записи, совсем старой, черно-белой, — как блистательно Лебедева танцует партию Китри в «Дон-Кихоте». И, помнится, поразилась — даже не технике исполнения, а той бешеной энергии, что излучала балерина. Она вся была огонь, вихрь, сгусток счастья. Но то были съемки, кажется, шестьдесят какого-то лохматого года. Это ж сколько лет Лебедевой сейчас?

А старуха продолжала уговаривать:

— У нас профитроли есть, я утром испекла. И сыр, настоящий французский бри, Егор Егорович принес. И вино. Сухое красное вино. И… и разве тебе не интересно — познакомиться с человеком-легендой?

«Ага. Только эта легенда наверняка старуха еще постарше тебя. Начнете меня на пару рассказами о своих болячках грузить».

Надя совсем уже было собралась отказаться — но тут ее мобильник возвестил об еще одной эсэмэске. «Я только на Шереметьевской. Ехать еще минимум полчаса», — сообщал однокурсник.

А она-то переживала, что на целых двадцать минут опаздывает!

Надя вздохнула:

— Ладно. Я поднимусь. Только совсем ненадолго.

…Подъезд в доме балерины оказался абсолютно барским — с широченной мраморной лестницей, зеркалами, устланным ковром полом. Вход сторожил военной выправки консьерж. Он кивнул бабке, мазнул внимательным взглядом по Наде. Подозрительно спросил:

— Девушка с вами?

— Да, — с достоинством кивнула старуха. И зачем-то добавила: — Ее пригласила Лидия Михайловна. Лично.

Страж больше никаких вопросов задавать не стал, снова уткнулся в кроссворд. А когда поднялись на скоростном, явно позднейшей постройки лифте на пятый этаж, оказалось, что их встречают и здесь: дверь квартиры распахнута, о косяк опирается дядька — какой-то весь рыхлый, неприбранный, нескладный. Но глазенки цепкие, и рот кривит недовольно.

Старушенция бросилась к нему, ласково — и как-то заискивающе — пропела:

— Познакомьтесь, Егор Егорович. Это… это… — В бабкином взгляде мелькнула паника.

Ну, конечно. О своих болячках повествовала охотно — а именем человека, который помог, даже не поинтересовалась.

— Надя, — пришла на помощь Митрофанова.

— …Надя… она просто спасла меня сегодня. Мне стало плохо, и Надя помогла мне добраться домой, и…

— И вы, добрая душа, конечно, пригласили ее на чай, — ухмыльнулся неприятный мужик.

Наградил Митрофанову еще одним испытующим взглядом, — но не посторонился. И обратился уже к ней:

— Значит, очередная шустрая девушка — в этот раз по имени Надя. А фамилию вашу, любезная Надя, позвольте узнать?

Да что он себе позволяет, этот мерзкий мужик?

Надя (получилось не очень-то вежливо) сбросила бабкину руку со своего предплечья и пробормотала любимую, кстати, фразочку Димы Полуянова:

— А пин-код к моей кредитке вам не нужен?

Вот так всегда: поможешь — а тебя еще и оскорбят.

Бежать отсюда, и как можно быстрей.

Но когда она обернулась к лифту — вдруг услышала за своей спиной властный голос:

— Подождите.

Голос был женским, и подобным непререкаемым тоном могла говорить только звезда. И Надя, конечно, не выдержала — обернулась. Хоть она и уходит, все равно ж любопытно хоть посмотреть — вживую! — на легендарную Лебедеву…

И аж глазами захлопала, потому что увидела перед самой настоящую королеву. Идеальной осанки, с безупречной укладкой, тонкой кости руками, уверенным взглядом. В первую секунду показалось: женщине лет пятьдесят, не больше. Лицо почти без морщин, белоснежные зубы, а главное — улыбка. Молодая, веселая.

Женщина надменно бросила противному Егору Егоровичу:

— Иди в дом.

И тот как-то сразу сдулся, послушно исчез в недрах квартиры.

А Наде — протянула руку: