Анна и Сергей Литвиновы - В Питер вернутся не все

Все его намеки были ясны, как день, но я все равно сказала ему, просто потому, что должна была сказать: «А ты знаешь, что у нас с тобой будет ребенок?»

Он усмехнулся: «Да, я догадывался, почему ты примчалась». Полез в карман, достал конверт: «Вот, держи. Этого хватит с лихвой. Ты знаешь, что надо делать». Я спросила: «А если не знаю?» Он снова хмыкнул: «Ну, тогда научишься». А потом добавил: «Извини, у меня очень мало времени». И вылез из машины, бросив на прощание: «Тебя отвезут, куда скажешь…»

Вот и все. Вы спрашиваете, что было дальше? А что могло быть дальше? В смысле денег Прокопенко оказался щедрым человеком. В конвертике оказались не пятьдесят рублей, что нужны были тогда по такому случаю, а все пятьсот: десять широких, зеленых пятидесятирублевок. Но все равно этих денег мне не хватило бы, чтобы поднять и вырастить малыша — тем более в коммуналке на Восстания…

Потом я была замужем, дважды, а детишек мне бог больше не дал. Но меня врачи уверяли, что давняя операция с моими проблемами не связана, во всяком случае, напрямую. Говорили о каком-то бесплодии неясного генеза… То есть: и здорова, а детей все равно нет. Бог, наверное, наказал за тот грех.

И вдруг сейчас…

Знаете, Дима, меня его, Вадима, появление не потрясло. Старый он гриб, а все хорохорился, молодых охмурял… Сколько раз я думала: отольются ему мои слезки. Вот и отлились… Нет, я его не убивала… Все, что было между нами, случилось так давно и быльем поросло. Я ведь отчасти Прокопенко благодарна: он продемонстрировал мне, какими бывают мужики. Нет, я не имею в виду, какими хорошими или какими плохими . Я имею в виду масштаб. Вот чего-чего, а широты души у Вадика было не отнять. Сейчас-то он, может, и другой стал, жизнью слегка прибитый, а тогда… Размах — гигантский. Коль полюбил (ну, или там не полюбил, а просто я ему понравилась) — сразу зовет в кино сниматься. А раз в кино — то на главную роль. Ведет в ресторан — то в Дом кино или в «Националь». И гостиницу всегда снимает самую лучшую. А денег на аборт дает — пять сотен, не меньше. Да, в нем был масштаб.

Еще раз говорю: не я его убила. За что мне его убивать-то? Из мести, думаете? За ту историю двадцатилетней с лишним давности? За нерожденного ребенка? Ну, за это только в книжках мстят…

Меня единственное что расстраивает… Сказать? Ну, раз уж у нас пошла такая пьянка… Он ведь меня не узнал! Неужели я так уж переменилась? Неужели такая старая? Ну да, он сам постарел, и сильно… Но я-то его узнала! С первого взгляда! А он меня — нет. Начал передо мной рассыпаться, кто он такой и зачем в Москву едет… А то я его не знаю! Мне даже хотелось его спросить про одну интимную вещь. Про родинку, о которой любовницы только знают… Ах как бы у него лицо вытянулось… Да, не узнал он меня. Вот в чем засада-то…

Дима выпил вместе с проводницей едва ли не полбутылки водки. Если б не плеснул себе в пару к водочному стакан колы, куда регулярно тайком выплевывал «огненную воду», вряд ли б продержался: на старые дрожжи, да еще с недосыпа… Однако правильно учил его старый газетный мэтр Колосников: «Человек, не умеющий пить (или хотя бы делать вид, что пьет), потерян для журналистики. Журналисту лучше не уметь писать, чем не уметь пить».

Полуянов хорошо осознавал: проводница Наталья разоткровенничалась благодаря «бутыльменту», который сама же на стол и выставила. Ну и, конечно, умению репортера — чего уж тут скромничать! — правильно поставить вопросы, разговорить человека. Да и, чего греха таить, неземному Диминому обаянию, на кое особенно велись женщины среднего и старшего возраста.

Верил ли он проводнице Наташе? В то, что у нее в молодости был роман с Прокопенко, — бесспорно. А в то, что она его не убивала? Бог ее знает. Вроде она была искренна. А как на деле…

Если все же убила именно она, это в принципе соответствовало бы женской психологии. Девушки и женщины не умеют долго вынашивать, лелеять месть. Они, коли уж кому-то мстят, то чаще спонтанно: увидела обидчика — вспомнила былое — поднялась у нее из глубины души муть — взяла и подсыпала в бокал яд… или ножом полоснула… Поэтому выводить проводницу из числа подозреваемых пока не стоит…

Журналист успел задать Наталье парочку контрольных вопросов. Действительно ли она заперла на ночь дверь, отделяющую вагон от остального состава? Ответ: да, в самом деле заперла. Кто мог ее отпереть с противоположной стороны? Ответ: бригадир поезда, да и любой проводник любого другого вагона. А ложилась ли она сегодня спать? Ответ: нет, не ложилась. Выглядывала или выходила ночью в коридор? Да, и выходила, и выглядывала. Кого видела? Высокого седого старика (Старообрядцева, понял Дима), молоденькую девчонку (Марьяну), как она туда-сюда ходила, обоих молодых людей — красавчика и хилого (Кряжина и Ковтуна) и старуху-актрису (Цареву). А вот режиссера, его нынешнюю любовницу и его, журналиста, не видела.

«Господи, чем я занимаюсь?» — подумал Полуянов.

Он стоял в вагонном коридоре и остужал лоб о холодное стекло. Рассветное солнце поднялось уже довольно высоко, мелькало в просветах между свежей листвой летящего навстречу леса. Спать Диме хотелось смертельно. А думать не хотелось ничуть. «Бог с ним, с расследованием, — малодушно вдруг решил журналист. — Я ведь не милиционер и даже не частный сыщик. Вряд ли у меня получится найти убийцу, тем более — за столь ограниченное время. Может, я просто очерчу в газете круг подозреваемых — от проводницы Наташи до оператора Старообрядцева. Даже интересней будет, чем если имя убийцы назову…»

И репортер принял к выводу: надо забиться к себе и поспать. Хотя бы пару часиков. «Иначе помру!» — хмыкнул он про себя.

Полуянов вошел в свое четвертое купе и, не запирая дверь, не раздеваясь, рухнул на полку. Ему показалось, что он уснул даже раньше, чем голова коснулась подушки. Полетел откуда-то с высокой ели в зачем-то вырытую под деревом волчью яму, дернулся всем телом, на секунду очнулся и тут же погрузился в глубокий и темный сон окончательно…

И буквально через секунду, как показалось, кто-то стал трясти его за плечо. Дмитрий вынырнул из глухой ямы, в которой находился, и — странно! — почувствовал себя совершенно выспавшимся. Машинально глянул на часы: спал не больше двадцати минут. На его постели сидела Волочковская.

— Что случилось? — выдохнул хриплым спросонья голосом журналист. Ему неожиданно, пока не отлетели остатки сна, почудилось, что в поезде произошло новое убийство, и виноват в нем он, потому что не довел расследование до конца, не изобличил преступника… На мгновение Полуянова парализовал приступ страха.

— Ничего не случилось, — покачала головой Волочковская. И добавила со значением: — Пока ничего.