Александра Маринина - Благие намерения

Камень быстро закрыл глаза и притворился спящим.

– Ну, правда же, я быстро? – затараторил Ворон, усаживаясь Камню на макушку. – Я же обещал, что ты соскучиться не успеешь. Теперь слушай: Николай Дмитриевич Головин поправлялся быстро, Люба с Родиком его часто навещали, почти каждый день ездили в райцентр на электричке, и вот однажды папаша говорит, что, мол, ты, Родик, мне дочку спас и показал себя настоящим героем, поэтому ты имеешь право знать, каких таких бандитов мы с твоей помощью задержали. Конечно, рассказывать об этом не положено, но тебе я расскажу, потому как ты есть настоящий комсомолец, и Любаше тоже расскажу, потому что вы близкие друзья и у вас не должно быть друг от друга секретов. Только вы двое будете знать, и больше чтобы никому ни слова, особенно вашим друзьям. Я вам доверяю, надеюсь, что вы умеете держать язык за зубами, а если вы мое доверие обманете, то я вас уважать не буду.

Рассказ Ворона никакого отношения к жизни главных героев истории не имел, но был, по мнению Камня, весьма любопытен в качестве жизненной зарисовки.

В деревне, расположенной примерно в 10 километрах от дачного поселка, жила до войны семья: местный совхозный ветеринар Подрезков с матерью, молодой женой Верочкой и маленьким ребенком лет трех-четырех. Перед самой войной, в начале июня 1941 года, этот Подрезков в составе группы специалистов-животноводов – ветеринаров и зоотехников – был отправлен в Западную Украину, где после подписания пакта Молотова – Риббентропа происходило разделение Польши на польскую и советскую части. В советской части началось раскулачивание и массовое строительство колхозов, и нужны были идеологически подкованные специалисты для оценки состояния поголовья скота. Когда начались бомбежки, погибли все, кто приехал вместе с Подрезковым, он один уцелел. Ему было очень страшно, и, поскольку бомбежки были массированные и интенсивные, у него, как довольно у многих, сложилось впечатление, что эта война ненадолго, она скоро закончится, причем отнюдь не нашей победой, и мысль у нашего ветеринара была только одна: любой ценой как можно скорее добраться домой. Он боялся, что не успеет до окончания войны оказаться вместе со своей семьей, и кто знает, как потом сложится, смогут ли они найти друг друга и соединиться.

Добирался он долго, то пешком, то попутками, то, если удавалось, поездом. Когда ловили патрули, показывал документ об откомандировании в Западную Украину и говорил, что возвращается домой, чтобы по месту жительства пойти в военкомат и отправиться на фронт воевать. Дома в деревне он оказался через три месяца, война к этому моменту не только не кончилась, но стало понятно, что закончится она еще очень не скоро. С одной стороны, немцы продвинулись достаточно далеко и дошли почти до самой Москвы, но с другой – они нас пока все-таки не победили. Этих трех месяцев хождения по тыловым районам, по которым бесконечной чередой шли эшелоны с ранеными, Подрезкову хватило, чтобы понять: воевать он не хочет. Он боялся смерти, он боялся боли, он просто струсил. Добравшись до своей деревни глубокой ночью, он постучал в окошко. Жена и мать считали, что он погиб, потому что пришло сообщение, что погибла вся группа животноводов, отправленных на Украину, хотя официального извещения о смерти пока не приходило. Матери и сынишки в деревне не было, в самом начале лета они уехали к родственникам в Новосибирскую область и после начала войны там и остались. Жена, уже оплакавшая Подрезкова, несказанно обрадовалась, что муж жив, и когда он признался ей, что не хочет идти на фронт, Вера зарыдала, прижалась к нему, заголосила, тем самым утвердив его в решении остаться дома. И самому страшно воевать, и жена не хочет, чтобы он уходил на войну. Таким образом ветеринар Подрезков превратился в дезертира. Вера спрятала мужа в подполе и никому не сказала, что он вернулся, благо дело было ночью и никто его не видел. На все вопросы она отвечала одно и то же: вы сами мне сказали, что он погиб, дайте мне официальную бумагу, или я буду считать его живым и ждать.

За все четыре года войны никому и в голову не пришло, что Подрезков на самом деле жив и давно вернулся, никто его и не искал.

Война закончилась, из Новосибирска вернулась мать Подрезкова, но… одна, без внука Павлика. Случилось ужасное. Бабушка с внуком и другими сельчанами отправилась в лес за грибами, и ребенок потерялся, причем никто не мог сказать точно, как это произошло. Кинулись искать – не нашли. Потом искали всем селом, искали долго, дней десять, но Павлик как в воду канул. Спустя месяц бабушку вызвали в милицию и сказали, что нашли останки ребенка, которого можно опознать только по одежде: несчастный малыш стал жертвой диких зверей. Бабушка тронулась умом, она никак не могла поверить в то, что ее внучек погиб, что его съели волки. И хотя ей показывали обрывки одежды, найденной рядом с останками, и одежда эта в целом совпадала с той, в которую мальчик был одет в тот злосчастный день, бабушка упорно стояла на своем: подумаешь, зелененький беретик, подумаешь, беленькая маечка, да все дети ходят в таких маечках и таких беретиках, потому что в местном сельмаге ничего другого не продается, не может Павлик погибнуть, он просто куда-то ушел и потерялся, его подобрали добрые люди, может быть, он живет в ските, но он жив-здоров. Когда женщина вернулась в Подмосковье к невестке и сыну-дезертиру, помешательство приобрело форму идефикса: мальчик здесь, в лесу, он спрятался за березкой и ждет, когда его найдут, надо только найти ту березку. Одолеваемая бредовой идеей, бабушка постоянно бродила по лесу, высматривая внука, забиралась бог знает куда, пропадала на несколько дней, потом как-то выбиралась и прибредала домой, уставшая, изголодавшаяся и обессиленная. Скрыть от старухи, что в доме находится сын-дезертир, конечно, не удалось бы, но она так ничего и не поняла, находясь во власти одного-единственного стремления: найти внука Павлика.

Да, война закончилась, но, как оказалось, самое страшное для Веры Подрезковой только началось. Дезертиры были объявлены военными преступниками без срока давности. Стало понятно, что ветеринар и его жена попали в ловушку. У него был выбор: или выйти на свет божий и сесть в тюрьму, из которой рано или поздно, если повезет, он освободится, или остаться в тюрьме домашней, из которой выхода не будет никогда. У Веры тоже был выбор: продолжать прятать мужа и считаться вдовой или выдать его и стать в глазах всех женой дезертира, пособницей, укрывавшей преступника. А ведь в каждой избе были солдатские вдовы или осиротевшие матери, которые считали Веру «своей» и жалели ее, и начали возвращаться мужики, кто с ранениями, кто с боевыми наградами, и в такой ситуации признаться, что ты укрывала у себя в подполе молодого здорового труса… Невыносимо. Вера, стыдясь себя самой, все чаще думала о том, что, может, лучше бы ее муж вернулся с войны калекой или не вернулся вовсе.