Александра Маринина - Благие намерения

– Жалко, – огорчилась Тамара, – мы думали тебе культурную программу устроить. Тогда, если хочешь, можно в Третьяковку сходить, там сейчас новая экспозиция из запасников… Ой, – спохватилась она, – мы тебе столько напланировали, а может быть, ты хочешь дома побыть, с родителями и сестрами?

– Ну уж нет, – рассмеялся Андрей, – от этого меня увольте.

– Так, – угрожающе произнес Камень. – И как прикажешь это понимать?

Ворон нахохлился и молчал.

– Я тебя спрашиваю, пернатая ты бестолочь! Это вот что такое ты мне сейчас рассказываешь?!

– Что видел – то и рассказываю, – огрызнулся Ворон.

– А раньше ты мне что рассказывал? – продолжал Камень допрос с пристрастием.

Ворон понурил голову и принялся ковырять лапкой землю.

– Тоже…

– Что – тоже? Нет, ты не мямли, ты отвечай четко и ясно: что ты мне раньше рассказывал?

– Тоже, что видел – то и говорил. Я же не виноват, что у Аэллы платье, как у невесты, а у Любы черт-те какое! Я же не виноват, что в первый раз попал как раз на тот момент, когда Аэлла с Родиславом танцует! Если бы я попал хоть на пять минут раньше, я бы увидел, что она пришла с мужем и дарит Любе с Родиком подарок, а так… Ну так вышло, Камень, ну несчастный случай, ей-богу! Ну прости меня, а? Хочешь, я тебе макушку почешу?

В том месте, где рос мох, у Камня постоянно чесалось, и время от времени он просил Ворона потоптаться на макушке, поковырять когтистой лапкой зудящее место. Ворон ощущал свою незаменимость в этом нелегком деле и с удовольствием манипулировал Камнем, угрожая, что если Камень будет слишком придираться или ворчать, он, Ворон, никогда больше чесать мшистый участок не будет. Но на этот раз Камень был настолько сердит, что подлизаться не удалось.

– Не надо меня чесать. Я требую объяснений: почему ты меня постоянно дезориентируешь? Почему я все время должен выслушивать от тебя какие-то бредни, в которые я, как дурак, верю и которые потом оказываются полной ерундой? У нас просмотр сериала или перманентная работа над ошибками?

– Я больше не буду, – проныл Ворон, который чувствовал свою вину и не мог придумать, как ее загладить. – Что мне сделать, чтобы ты меня простил? Приказывай, что хочешь – все выполню.

– Да толку-то тебе приказывать, – Камень выпустил пар и начал остывать. – Все равно туда, куда надо, не попадаешь. Ты же не Змей, – мстительно добавил он.

Услышав имя соперника, Ворон аж задохнулся от негодования.

– Да, – гордо заявил он, – я не эта склизкая гадина, я не этот безногий червяк! Он не любит сериалы, а я люблю, он не умеет подробно и последовательно рассказывать длинные истории, а я умею. И он не может чесать тебе твою мшистую макушку, а я могу! Я – не он! И не смей нас сравнивать!

Ворон уже забыл о том, что провинился, сейчас он чувствовал свою правоту и готов был бороться за нее до конца.

– Ладно, давай рассказывай, что там было дальше на свадьбе, – снизошел Камень. – Я надеюсь, ты до конца досмотрел?

Аэлла Александриди, оставившая себе после бракосочетания звучную и необычную для русского слуха девичью фамилию, торжествовала победу. На этой свадьбе она – самая красивая, самая лучшая. Она – первая. Она выглядит куда обворожительней, чем эта зачуханная невеста в деревенском платье с рюшами и с нелепой, хотя и модной, прической на голове. Ее подарок – самый необычный, такого постельного белья ни у кого нет, его подарила матери жена одного члена ЦК, которой Асклепиада Александриди «поправила» овал лица и муж которой привез это белье из официальной поездки в Англию. Пусть все завидуют ей, Аэлле, пусть завидуют тому, какая она красивая, какой у нее муж, какое на ней потрясающее итальянское платье, какие английские туфельки, какие чудесные украшения! Разумеется, это не золото, а бижутерия, но очень хорошая и дорогая, неопытный взгляд от золота и не отличит, а откуда у этой публики опытный взгляд? В СССР бижутерия – это пластмассовые бусы и стеклянные клипсы, а все остальное – серебро и золото, настоящей дорогой импортной бижутерии здесь никто отродясь не видал.

И как же угораздило Родислава жениться на этой недалекой простушке? Что-то он невеселый, будто свадьба ему не в радость. Ну да понятно, окрутили парня небось через постель, ему и деваться некуда. Может, Любка уже и беременна. Даже, скорее всего, так и есть, уж больно платьице на ней затрапезное, сидит, пузо под столом скрывает, а с пузом разве можно настоящее подвенечное платье надевать? Курам на смех! Конечно, Родику не до веселья. Вот бедолага! И еще, наверное, боится, что Аэлла ему тот зимний эпизод припомнит. Думает, она в него влюблена и для нее это что-то значит. Дурачок! Надо лишить его всех иллюзий. Только как это сделать?

Ну конечно! Надо пригласить его, когда объявят белый танец, и поговорить. Заодно и Любку позлить: она сидит со своим пузом, лишний раз встать боится, чтобы перед гостями не позориться, а Аэлла будет с ее мужем танцевать. Вот так-то! Вообще-то Любку впору пожалеть, чего тут злорадствовать…

– Что-то ты грустный, – заметила Аэлла, когда они с Родиславом оказались среди танцующих. – Свадьба не в радость, что ли?

– Голова болит, – скупо ответил он. – Устал.

– Понятно. Хочешь, выйдем на балкон, подышим воздухом? – коварно предложила она.

Пусть все увидят, как жених уединяется на балконе с другой женщиной, куда более красивой и нарядно одетой, чем его никчемная невеста.

– Нет, не надо.

– Как хочешь. Ты доволен, что женился? – допытывалась Аэлла, пытаясь заставить Родислава сказать хоть что-нибудь, что повысило бы ее самооценку.

Но пока ничего не получалось.

– Конечно, я очень рад, – коротко сказал Родислав.

Аэлла почувствовала, что он слегка отстранился, и теперь ее щека уже не была прижата к его шее.

– Знаешь, Родик, я хотела тебе сказать, что тогда, на даче, все вышло ужасно по-дурацки. Я глупо пошутила, а ты воспринял это всерьез. Давай забудем об этом, ладно?

– Давай, – с явным облегчением сказал он.

– И никогда не будем об этом вспоминать, хорошо?

– Хорошо. Не будем.

– Или ты вспоминаешь? – лукаво спросила Аэлла. – Признавайся, вспоминаешь?

– Перестань. Мы же договорились забыть об этом. Вот и давай забудем.

До конца танца они проговорили о каких-то пустяках, причем говорила-то в основном Аэлла, Родислав же ограничивался односложными междометиями.

Еще около часа Аэлла сидела рядом со своим мужем и развлекала гостей рассказами о тенденциях в западной моде: благодаря знакомствам матери зарубежные журналы в их доме не переводились, причем самые свежие. Наконец она поняла, что скоро все начнут расходиться и пора сделать ход козырной картой. Она встала и подошла к Любе.