Анна Данилова - Красное на голубом

– Говорю же… – Буров достал платок и промокнул им все лицо, словно оно было мокрым от слез.

– Ольгу мою тоже убили, – сказал Беленков. – И тоже – задушили.

– Как? – Буров начал приходить в себя. Уверенный, что несчастье коснулось лишь его, он был потрясен услышанным. – Оля? Та самая, Оля Погодина, твоя бывшая секретарша? Хотя какая еще Оля… Прости меня, старик. Я-то думаю о своем, а у тебя тут… что же это получается?! Я не понимаю. Они что, были знакомы? Может, встретились в одной компании с этим маньяком?

– Я не знаю, были ли они знакомы. Я вообще ничего не знаю. – Буров, огромный Буров, снова схватился руками за голову, крепко сжал ее. – Но, предположим, были. И что?

– Они могли познакомиться там… тогда. В театре, на балу. Там еще обстановка такая была… Я сегодня целый день думаю об этом. Ведь что-то же должно было их связывать. Они где-то были вместе, и там их кто-то увидел.

– Подожди… Я сейчас. – Буров поднялся и широкими шагами направился к выходу. Вернулся через несколько минут с пакетом под мышкой. Положил на стол. – Разворачивать не стану. Но поверь: это – ее вещи. Понимаешь? Вещи моей Мариночки! Юбочка… туфельки… трусики… Это же кошмар, Петя! Я слышал, конечно, об убийствах разных, изнасилованиях, маньяках, но разве мог я предположить, что эта зараза поселится в нашем городе?

– Изнасиловали?

– Я так и не понял. Сказали только, что ее нашли в посадках, за городом, без одежды. Ты понимаешь, эту посылку мне прислал убийца! Тот, кто ее раздел и задушил. Спрашивается, зачем было присылать мне ее вещи? Что убийца этим хотел сказать?

– Только то, что он знает, с кем встречалась Марина. Возможно, это ее поклонник. Или же прислали, чтобы сказать: вот тебе, негодяй, за то-то и то-то. Господи! У меня голова идет кругом. Постой… Мою-то Олю так же убили и там же нашли, только днем раньше!

– Тебе ничего не прислали?

– Нет… Не знаю.

– Допустим, они были знакомы. И что это значит?

Принесли водку, закуски. Буров жадно выпил подряд две рюмки ледяной водки. У него был вид человека, которому все равно.

– Не знаю даже, что и подумать. У меня нет ни слов, ни идей, – произнес Беленков, мотая головой. Он тоже никак не мог свыкнуться с мыслью, что все, произошедшее с ним сегодня в квартире Оли, – не сон. – Сейчас бы напиться и провалиться куда-нибудь в тартарары! А проснуться – и понять, что все это было бредом, сном. Или фильмом ужасов, наслоившимся на сон.

Ему позвонила секретарша. Сказала, что ей надо срочно с ним увидеться.

– Нина, я сейчас не могу, у меня важная беседа.

– Уверяю вас, Петр Андреевич, это еще важнее! – Она почти плакала в трубку.

– Случилось что-то? Хотите отпроситься? Так я вас отпускаю. Надеюсь, ничего серьезного, – вяло проговорил он.

– Это касается вас! Я должна с вами встретиться, причем на нейтральной территории.

– Вы знаете ресторан «Лагуна»?

Она знала и уже через четверть часа входила в зал. Подошла и склонилась над самым его ухом:

– Пожалуйста, выйдем отсюда. Я должна вам кое-что передать. А еще… извиниться. Понимаете…

Он пожал плечами, взглядом дав понять Бурову, что он приносит прощения, и вышел вместе со своей секретаршей из ресторана. Она была на своей машине.

– Вам пришла посылка, и я по привычке, словно бы нам каждый день приходят посылки, вскрыла ее, – заскулила Нина Яковлевна. – Словно это не посылка, а письмо. Машинально, понимаете? Извините меня, Петр Андреевич, извините. Я не хотела. Просто так получилось. Мне так неловко перед вами…

У Беленкова волосы на голове зашевелились.

– Какая еще посылка?

– Вам надо сесть в мою машину, чтобы вас никто не видел. Посылка странная, я бы даже сказала – удивительная. Да вы сейчас сами все увидите.

…Он вернулся к Бурову очень бледный. Положил что-то на стул. Не говоря ни слова, плеснул себе водки, бросил в стакан несколько кусочков льда. Опрокинул в горло. Закусил лимоном.

– Моя секретарша только что принесла мне пакет, – сказал он с набитым ртом и кивнул на лежавший на соседнем стуле сверток. – Примерно такой же, как и у тебя. Валя, что все это значит?! Это как же мы с тобой провинились в этой жизни, что нас так жестоко наказывают?

– Ладно – нас, Петя… Но при чем здесь они? Они – молодые, им бы детей рожать, а их раздели, задушили и выбросили, как какой-то мусор, в кусты. Господи, какая же трагедия, какое горе! Я должен что-то сделать для этой семьи. Вот только как представлю, что прихожу к ним и говорю – это со мной она проводила столько времени, на меня она, можно сказать, потратила последние дни своей жизни… Они же ничего не знали о нас. Она ужасно боялась этого. Говорила, что родители не позволят нам быть вместе. А я… Если бы ты только знал, Петя, как я был счастлив с ней! Она – такое чистое существо. Ходила со мной по магазинам, радовалась каждой мелочи. Ее так многое в этом мире восхищало. Она еще не успела потерять вкус к этой жизни, понимаешь? Она хотела всего и сразу. Впереди ее ждало еще столько радости, удовольствий. Я уверен, что мы были бы с ней счастливы. Я бы развелся с женой и женился на Мариночке. Господи, да как же мне теперь без нее жить-то? Я так много всего напланировал, и все мои планы были связаны только с ней. Я дышал ею, понимаешь?

Буров внезапно побагровел. Он вдруг понял, что никогда и ни с кем еще не говорил о Марине. Петр был первым, кто узнал и о его горе и о том, как он был счастлив с Мариной. И теперь, когда он будет его видеть, не сможет не вспоминать этот кошмарный день.

– А я потерял Олю. Но только не понял этого, – пожал плечами Беленков.

Они вдруг одновременно осознали, что в природе не существует слов, которые позволили бы им выразить то горе и отчаяние, ту безысходность, охватившие их при мысли, что они потеряли своих самых дорогих и близких людей.

– Зачем мы тратили попусту время? Обманывали их? – произнес Петр, и ему тоже стало стыдно.

Бурову позвонили. Он нехотя ответил:

– Да, Буров, слушаю. А… Коля? – Прикрыв трубку ладонью, он сказал, обращаясь к Петру Андреевичу: – Это Перекалин. Что случилось, Коля? Хорошо, надо так надо. Мы с Петей в «Лагуне».

Он отключил телефон.

– Он говорит – у него большая беда.

Рита спокойно работала над Костиным портретом, чувствуя себя полной необычайных сил и энергии, и в душе радовалась тому, что сходство ее работы с молодым человеком было настолько велико, что иногда, когда от напряженных усилий взгляд ее затуманивался, она и сама уже не могла определить, где же Костя, а где написанный маслом портрет. Но этот самообман длился всего несколько секунд.

Конечно, они много говорили. Начинали, как правило, ни о чем, просто перебрасывались фразами, а потом, слово за слово, порой добирались до откровенных тем, связанных с личной жизнью каждого. С одной стороны, Костя был достаточно инфантилен, чтобы Рита чувствовала себя рядом с ним свободно, как с ребенком. С другой, она любовалась им как произведением искусства, точнее, великолепным творением природы. Ее восхищало в нем все, начиная с кожи и черт лица, заканчивая блестящими волосами, приятным голосом, нежной улыбкой. А уж как ей хотелось его потрогать, провести ладонью по волосам, лицу, поцеловать в губы.