Анна Данилова - Древний инстинкт

– Что-то вода какая-то холодноватая, и штормит…

– Это тебя штормит… Оставайся на берегу и жди меня… Расстели полотенце…

Поздно ночью, когда Лена крепко спала, Русаков взял ее ноутбук, прямо в футляре, и вышел с ним в сад. Нашел скрытую в черно-голубом кружеве теней скамейку и устроился, собираясь проверить почту. Вокруг было тихо, темно, а потому яркая картинка монитора с симпатичными зебрами просто-таки вызвала резь в глазах. К счастью, Леночка не предохранялась ни от желающих забраться в ее почтовый ящик (пароли отсутствовали напрочь), ни от чего другого… Русаков почувствовал, что краснеет. С чего бы это? «Не предохранялась», – звучит многообещающе… Щеки его просто пылали при мысли о ее возможной беременности. Итак. В который раз уже он пользуется ее бесшабашностью и проверяет почту… Роза молчит. Ну и правильно. Татьяна сбрендила, так травмировать человека: «выкидыш», «скоропостижно скончалась», «не смогли остановить кровотечение», «она сгорела», «воспаление легких, кто бы мог подумать? Молодая баба…» Ни к чему Лене это знать, особенно сейчас, когда она, возможно, вот-вот понесет. Маленького Русакова. Ладно, одно письмо, вот и хорошо. Теперь телефон. Он достал из кармана Ленин телефон и включил его. Снова Татьяна: «Отзовись, немедленно, Оля умерла…» Как же она любит эти убивающие наповал словечки типа «скоропостижно скончалась», «умерла». Нет бы спросить: как поживаешь, подружка? Какая температура воды в море? Так, а это что еще за письмо? Русаков хоть и был врачом и многое повидал на своем веку, но при виде имени отправителя ему стало не по себе: «Оля». Вот, решил написать человек с того света, а что, пока не зарыли в землю, почему бы не попрощаться с бывшей подругой? Нет, конечно, нет, письмо написано в день смерти… Ничего себе! Умирала, а писала… И что у нас там? Просто набор цифр. Номер телефона. Стало быть, туда следует позвонить. Вот как все уляжется, как похоронят твою подружку, Лена, так и телефон отыщется, и ты сама решишь, стоит тебе звонить по этому номеру или нет. В любом случае ты все равно узнаешь об этой смерти, как и о том, что Бессонов овдовел. А мне предстоит выдержать испытание… Как поведет себя Лена, когда узнает, что Бессонов остался один? Конечно, захочет увидеть. И он, Русаков, не посмеет ей запретить сделать это. Пусть он и любит ее больше жизни, пусть и считается ее женихом, но все равно Лена – не его собственность, а потому имеет право встретиться с Бессоновым и хотя бы объясниться. У человека всегда есть право выбора. И у Лены тоже. А вот у самого Русакова этого права и быть не может, ему не нужно это право, он уже все выбрал и решил для себя. И он, если понадобится, будет ждать сколько угодно ее возвращения… А сейчас она принадлежит только ему.

Он вернулся к спящей, раскинувшейся на постели Лене, поцеловал ее и прижал к себе. Во сне она вдруг, почуяв его, уцепилась тонкими руками за его плечи и, не открывая глаз, зарылась лицом ему в грудь, да так страстно, жарко, что он чуть не застонал от счастья. Она бесконечно доверяла ему, доверяла, а он, подлый, закодировал ее почтовый ящик и украл телефон…

Он и сам не понял, как могло случиться, что последние два его дома, над которыми он работал, удивительным образом напоминали своей мрачностью монастырь или тюрьму. Красно-бело-коричневые стены, минимум окон, да и те узкие, невыразительные (разве что два, симметрично расположенные в огромном охотничьем зале, украшены богатыми витражами), чугунные ворота и дубовая дверь.

Такой дом – его мечта. Дом-крепость. Дом, куда бы он мог спрятаться от всех своих кошмаров, от чувства вины и постоянного страха перед разоблачением.

Вот уже почти год Дмитрий Бессонов живет с женщиной, один вид которой все чаще и чаще вызывал у него стойкое желание сбежать (сбежать ли?), спрятаться от нее куда-нибудь подальше, чтобы только не видеть ее (одна ложь наезжает на другую, как автомобили в тумане), не слышать ее тихого, лишенного каких-либо эмоций голоса. Сразу же после того памятного дня, когда они уговорились хранить его страшную тайну, связанную с его манией членовредительства, Оля со свойственной ей деловитостью и практичностью, а также хозяйственностью и проворностью (он одинаково не переносил в женщинах ни одного из этих качеств), распоряжаясь его средствами, принялась вить добротное, просторное, безвкусное, но очень удобное гнездо, куда привезла и поселила на веки вечные своего трехлетнего птенца – некрасивого, с испуганными карими глазами толстого молчуна. Густые брови и насупленный взгляд делали его похожим на неуклюжего и недоверчивого медвежонка, осторожно, перебежками перемещавшегося по их большой квартире и постепенно осваивавшего детскую технику – велосипед, самокат, маленький синий, сверкающий при электрическом свете дорогой люстры автомобиль. Его мамаша же, не в пример скованному в движениях и освоении нового для него пространства малышу, очень даже быстро свыклась с тем, что теперь она для двоих своих мужчин – самая главная, а потому с мнением ее следует считаться.

Ольга начинала свой день с того, что, проснувшись очень рано и надев, сонная, почти с закрытыми глазами, халат, отправлялась в ванную, вставала под теплый душ и, постепенно прибавляя холодной воды, уже под ледяными струями приходила в себя, вытиралась, расчесывалась и шла на кухню готовить завтрак. Потом будила Гришу, так звали мальчика, за руку отводила его в ванную комнату, умывала холодной водой, давала в руки полотенце и шла в спальню – будить Бессонова. Причем делала это без тени нежности и тем более улыбки, а просто констатировала, что день уже начался, что ему пора отправляться на работу. Так могла будить женщина, все чувства и мысли которой обращены к кому угодно, но только не к мужу, чему Бессонов, кстати говоря, был несказанно рад. Еще в тот памятный день, когда они решили жить втроем, одной семьей, Ольга объяснила находящемуся в шоковом состоянии Дмитрию, что она не испытывает к нему сексуального влечения, и что те ласки и поцелуи, которые она ему продемонстрировала, всего лишь жалость по отношению к тяжелобольному человеку, и чтобы он никогда не забывал об этом и не строил на этот счет никаких иллюзий. Ему ли было в том состоянии, в каком он находился, думать о сексе с малознакомой женщиной, да к тому же еще подружкой своей недавней невесты? Да он даже и обрадоваться-то не смог, что ему, слава тебе господи, не придется исполнять супружеские обязанности, настолько ему было плохо. Ему внушили, что для его же блага все окружающие должны знать, что у них полноценная, то есть наполненная нормальными плотскими отношениями жизнь и что свадьба, пусть и не особо пышная, но с белым платьем у невесты и черным костюмом у жениха, должна быть непременно. Ольга на второй день их совместной жизни, когда они просто-напросто переночевали вдвоем в квартире Бессонова (где прыткая невеста уже успела оставить в пластмассовом стаканчике свою новенькую зубную щетку и крохотные, выстиранные с вечера (как трогательно и мило!) трусики на блестящей трубе в ванной, обозвала их брак сделкой, на что Дмитрий вяло согласился, – он станет теперь соглашаться абсолютно со всем, что будет исходить от его новоиспеченной жены. И дело даже не в том, что он боялся того, что Ольга сдаст его, как говорится, в руки правосудия, к этому-то он был готов еще тогда, когда очнулся рядом с окровавленными ножницами, нет, он боялся себя и всех тех страшных тайн, которые гомонились в его преступной душе и, оказывается, только и ждали своего выхода… Но больше всего в этой ситуации ему было жаль Лену. Поэтому он был несказанно рад, когда Ольга, единственный человек, по его мнению, способный согласиться жить под одной крышей с таким чудовищем, как он (пусть и за деньги!), сама предложила ему откупиться от Лены, дав ей приличную сумму на лечение. Сколько раз он представлял себе лицо Лены в момент, когда доктор Русаков сообщает ей, что бывший жених женился на ее подружке и просит принять от него отступные сто тысяч евро. Он достаточно хорошо знал Лену, чтобы понять, какую травму наносит ей этим поступком; теперь она, еще недавно такая чистая и романтичная девушка, может легко переступить те грани нравственности, которые сдерживали ее, как всякого порядочного человека, и превратиться в циничную женщину, способную отдаться или выйти замуж и за куда меньшую сумму. К тому времени он уже знал о тайных ухаживаниях за ней доктора Русакова и понимал, что бессилен помешать их браку. А то, что брак неминуем, понимал не только он…