Джадсон Филипс - Запятнанный ангел

- О Дэйв, тебе надо уезжать, тебе нужно скорее уехать отсюда, зашептала она дрожащим голосом.

- Перестань, - ответил я. - Никуда я не уеду. Ты пойми, сегодня я был в нескольких метрах от этого человека. Он был совсем рядом, великий и ужасный. Я не оставлю тебя, меня не запугаешь детскими шалостями.

- Он способен не только на детские шалости, Дэйв. - Она думала об Эде. И прежде чем я успел что-то сказать, добавила: - Я над этим раньше не задумывалась, но мы уже видели его шалости.

- Что ты имеешь в виду?

- В первую же неделю, когда мы только приехали сюда, кто-то повалил наш почтовый ящик и нарисовал на нем картинку - маленькая фигурка, лежащая на спине, с вертелом в сердце. Мы подумали, что это дети. Тебе не кажется...

- Вполне вероятно, - ответил я. - А Эд никак это не связывал?

- Другие ящики, дальше по дороге, тоже были повалены, - сказала она.

- И тоже с рисунками?

- Нет. Но тогда это было похоже на озорство детей. Мы были чужаками здесь. Знаешь, как подчас дети реагируют на посторонних. Мы решили, что поэтому и удостоились рисунков.

Я ощутил противный холодок внутри. Перед нами был психопат, который озорничал по-детски, а через минуту начинал спокойно убивать. Здесь шуточки маленького мальчика переходили в смертоносную агрессию. Кто знает, когда малыш снова станет убийцей? Ладонь моя сжалась на рукоятке пистолета, который Столлард принес мне из моей машины. Я гадал, а не мог ли наш чокнутый друг, разбираемый любопытством, рыскать вокруг дома, чтобы "посмотреть на Эда в окошко". Он хотел удостовериться, что Эд в самом деле так бессилен, как говорят.

- Я поговорил с Келли, - сказал я. - Он собирается усилить охрану. Но тебе придется помогать ему.

- То есть?

- Ты не должна никуда выходить без предупреждения.

- Куда мне выходить? - с горечью спросила она. - Самое большое до ближайшего бакалейного магазина. Надолго я не могу оставить Эда. И Дики тоже.

- Наверно, он пустит здесь регулярный патруль, этак через час, - сказал я. - Если хоть что-то тебя встревожит, если к дому снова кто-то подкрадется, сразу сообщи об этом. - Я пытался разглядеть в темноте ее лицо, но видел только тень. Не было видно, как она слушает.

- Келли рассказал тебе, что случилось в ночь, когда был убит Джон Уиллард? - спросила она после минутного молчания.

- Да. Целая история.

- Тебе не показалось странным, Дэйв, что никто, похоже, не позаботился выяснить, кто был тот, кого они называют Черным Монахом?

- Неужели? - Я понял, что Келли не вдавался в подробности. - Эд рассказывал тебе?

- Про эту ночь. История известна всем. В Нью-Маверике это нечто вроде местного фольклора. Возможно, расспрашивали Лору, и это то немногое, что она сочла нужным скрыть. - В голосе ее звучали горечь и смех. - Кто тот Черный Монах, с которым вы были прошлой ночью? Неприлично же спрашивать это леди, с кем она прилюдно занималась любовью? Может быть, Эд узнал. В любом случае он никогда не говорил мне об этом. Но в моем положении в голову начинают приходить странные мысли. Я думаю - я думала, не мог ли Джон Уиллард быть Черным Монахом. Он опоздал на концерт, ты знаешь.

- Он любил свою жену? - спросил я, озадаченный подобным предположением.

- Это не всегда удерживает мужчин от романов на стороне, - сказала она резко. Она снова вспомнила об Эде.

- Ты говорила об этом кому-нибудь? - спросил я.

- Дэйв, я не говорила ни с кем, кроме тебя. Я боялась.

- И не надо. Я уже понял, что сплетни распространяются здесь быстрее ветра.

- Можешь быть уверен, я не стану, Дэйв.

Джон Уиллард - Черный Монах! Сильнее всего это взбесило отца Лоры, Роджера Марча, у которого было абсолютное алиби, ее мужа Пола, у которого было сносное алиби, и ее теперешнего поклонника, кем бы он ни был. Я припомнил, что сказал Келли о Черном Монахе. Это не был Пол Фэннинг, сказал он: "Более мелкий мужчина, грациозный, как балетный танцор". Не похоже на пятидесятишестилетнего Джона Уилларда, чей портрет над баром в "Вилке и Ноже" показывал, что он был крупным мужчиной - таким же или даже еще крупнее, чем Пол Фэннинг.

Я прикурил сигарету, отчасти потому, что хотел курить, а отчасти в надежде поймать лицо Гарриет в пламени зажигалки. Она сидела в кресле, сгорбившись и закрыв лицо руками.

- Гарриет?

- Да?

- Я мог бы остаться с тобой, если бы ты хотела. Но...

- Я знаю, Дэйв.

- Незачем больше лгать, - сказал я. - Я люблю тебя, я всегда любил тебя, я всегда буду любить тебя. Будем действовать как полагается. Твой муж сейчас не станет бороться за свою честь. Можешь ничего не говорить, но ситуация, по-моему, ясна. И здесь нет ничего дурного. Тебе это нужно, Гарриет; тебе нужно это знать. Как только мы все распутаем, я откланяюсь, раз уж так надо.

- Так надо, - откликнулась она словно издалека. - Но, Дэйв...

- Да?

- Спасибо. Мне правда стало легче. Я... я однажды выбрала и не раскаиваюсь. Поэтому мне нечего сказать.

- Я знаю. - Я поднялся. - Хочешь, я найду кого-нибудь, кто побудет с тобой?

- Нет, Дэйв. Ничего, в сущности, не произошло. Я не боюсь ни за чью жизнь. Я знаю, что делать с этой пушкой. Если этот человек появится здесь, я пристрелю его, и это будет то же, что разбить яйцо на сковородке. Может, я и высплюсь сегодня - ведь ты здесь, и что-то наконец сдвинулось.

Я шагнул к ней в темноте, нагнулся над креслом и поцеловал ее в лоб. Она не шевельнулась и никак не отреагировала.

- Спокойной ночи, - сказал я.

- Спокойной ночи, - шепот.

Сидя в синем седане и мчась по Колони-роуд к городу, я почувствовал, что моя рубашка намокла от пота. Я сказал ей это. Я скажу ей это снова, полагается так или не полагается. Если даже Эд выживет, то все равно рано или поздно его придется куда-нибудь сдать. Положено то было или нет, Гарриет вернулась, чтобы остаться. И я не собирался отпускать ее. Я не разрешал себе думать о мальчике. Он был неотделим от нее. Я постараюсь заслужить его любовь, попытаюсь быть ему хорошим отцом.

Я боялся вспоминать об Эде. Я хотел его смерти. Оправдываясь перед собой, что это только милосердие, я сознавал, что хочу не милосердия, а Гарриет. Она была нужна мне не меньше, чем девять с половиной лет назад. Даже больше.

Но важно не забыть, что убийца-то на свободе, и, пока оно так, ни для кого не будет ни мира, ни безопасности, и сладостные мечтания лучше отложить до его поимки.

Закрыв дверцу на ключ, я отправился в "Вилку и Нож". Пришла усталость. День был, конечно, долгий, но причина состояла в том, что все, что кипело внутри так долго, вырвалось наконец наружу, и стало немножко пусто.

Пенни Уиллард и еще полдюжины народу, включая гитариста, все еще сидели за большим круглым столом в углу. Остальные столики опустели, только маленький седой человек, во фланелевых брюках и голубом блейзере, в берете набекрень, сидел на табурете у бара, задумчиво вглядываясь в порожний стакан. Он взглянул на меня, проницательные серые глаза внезапно заблестели. Потом взгляд снова остекленел, подбородок упал на грудь, а пустота порожнего стакана стала еще безнадежней. Пенни увидела меня и, оставив приятелей, подошла к двери.