Сьюзан Конант - Пес, который говорил правду

— Он славный парень, — сказала я. — Если это тот же, что приносит молоко мне. Скорее всего, это он и есть. Это его маршрут. Очень славный парень! Он ужасно расстроится. И дела его фермы тоже расстроятся, если все это попадет в газеты. Кто угодно мог узнать адрес Элейн. Ее номер есть в телефонной книге. Я знаю: сама смотрела несколько дней назад.

— Кто угодно… — задумчиво произнес Кевин, — кто захотел бы, чтобы она умерла. Дело в том, что я выяснил насчет ее пациентки.

— Ну?

— Она действительно приняла слишком большую дозу. Странно… Ее звали Донна Залевски. Она приняла слишком большую дозу синеквана.

— Как Элейн!

— Как Элейн.

— Есть одна неувязочка, — сказала Рита. — Дело в том, что Элейн терпеть не могла домашний сыр.

— Откуда ты знаешь? — спросила я.

Мы сидели в Ритиной гостиной. Она как раз над моей, и такой же формы, и тоже с камином. Во всем остальном эти две комнаты могли бы служить иллюстрациями соответственно старомодной и современной обстановки. Моя гостиная — сплошное ретро. Дешевая люстра в виде стеклянного шара. Кушетка. У Риты — мебель тщательно подобранных тонов из магазина ранга Блумингдейла, не ниже. Если задуматься, то Рита и сама всегда впереди себя, а я вечно тянусь за собой…

— Я ее знала, — ответила Рита. — Помнишь? Мы с ней вместе ходили на те семинары.

На Рите были ее любимые джинсы и белый джемпер из ламы. Еще она надела массивные, ручной работы серьги и очень подходящую к ним цепочку.

— Вы что, подолгу обсуждали молочные продукты на ваших семинарах? — поинтересовалась я.

— У нас как-то был случай поговорить о ее разносчике молока.

— Должно быть, разговор был увлекательный!

— Да, — совершенно серьезно подтвердила Рита, — он даже снился Элейн. Он олицетворял для нее идею мужчины-кормильца. Молоком, а?

Рита временами говорит в подобном тоне, но вообще-то она хорошая и прекрасно относится к своей собаке по имени Граучо — необученной таксе с седой мордочкой, сейчас примостившейся у нее на коленях.

— Ты шутишь! — воскликнула я.

— Нет, я серьезно. Мы много работаем со снами в наших группах.

— Так у нее были какие-то предчувствия?

— Да нет, конечно нет. Просто все это как-то подозрительно. Она была из тех людей, которые терпеть не могут йогурта и всякого такого: сметаны, например, домашнего сыра.

— Так зачем же тогда платить разносчику молока?

— Чтобы получать обыкновенное молоко, скорее всего, — ответила Рита. — Во всяком случае, это первое, что приходит в голову. Но этот разносчик, кроме того, был для нее и неким символом.

— Вообще-то она пила молоко. По крайней мере с чаем. Однажды, когда Элейн поставила на стол молоко, Кими вылакала его… Я точно помню, что Элейн наливала молоко себе в чай. Но зачем ей понадобился домашний сыр?

— В конце концов, «сырофобии» у нее не было. А если, например, приготовить творожную запеканку, так и вкуса домашнего сыра не почувствуешь. И выглядит это совершенно иначе.

— Допустим, но все же это была не любимая ее еда, — возразила я. — Вот ведь что странно! Почему отраву положили в то, что она не любит, если хотели отравить ее?

— Логичнее травить человека тем, что он ест часто, — согласилась Рита.

— Предположим, мы хотим отравить миссис Деннеги. Во что ты подсыплешь яд? Правильно! В травяной чай. Нам следовало бы подсыпать мышьяку в ее обычную пищу.

— Но для этого надо знать, что она ест обычно, — сказала Рита. — Если Элейн отравил какой-нибудь антифеминист, откуда ему было знать, что она любит, а что — нет? Он просто наблюдал за домом, заметил разносчика молока и решил отравить то, что было в ящике для молока.

— Но почему он подложил то же самое средство, от которого умерла пациентка Элейн? Как его… синекван?

— Возможно, тут есть какая-то логическая цепочка. — Рита задумалась.

Поначалу я и внимания не обратила на это замечание. Врачи всегда говорят, что все связано со всем.

— Похоже, убийца хотел, чтобы все выглядело как самоубийство. Женщина умерла от передозировки синеквана. Это случилось с пациенткой Элейн. Элейн идентифицируется с ней. Чтобы справиться со своим чувством вины, она как бы становится своей умершей пациенткой. Но у нее не получается… Или, наоборот, слишком хорошо получается. И она кончает тем же, чем и ее больная.

— А вдруг так и было?

— Не думаю. Но, возможно, кто-то хотел, чтобы создалось такое впечатление.

— Уж очень это все сложно! — усомнилась я. — Вряд ли полиция сможет переварить такую версию.

— А кто была та пациентка? Что о ней известно?

— Почти ничего. Кроме одного; она была хозяйкой Кими. Элейн говорила, что у этой женщины были серьезные проблемы. Ее звали Донна Залевски. Это я знаю от Кевина, а не от Элейн.

Ритино лицо вдруг стало бесстрастным и непроницаемым.

— Элейн и не могла сказать тебе этого. Это было бы нарушением профессиональной этики.

Температура на улице понизилась до нормальной — около десяти градусов. Я прислушивалась, не идет ли разносчик молока, и одновременно пыталась дописать о женщине, воплотившейся в свою собаку. Рауди и Кими услышали шаги раньше меня. Их отношения несколько улучшились. Кими изредка все-таки вспоминала, что она на территории, которую Рауди пометил первым, и что он тяжелее ее на пятнадцать фунтов. Но все же дух соперничества присутствовал, и одним из любимых соревнований было: кто скорее добежит до двери — выяснить, кто пришел. Кими весила около семидесяти пяти фунтов, Рауди — под девяносто. Мой отец, который выращивает гибриды волка и собаки, всегда хотел видеть Рауди еще более похожим на волка. Бак то и дело советовал мне заставить Рауди похудеть до восьмидесяти пяти фунтов, а Фейс Барлоу, которая водила его на соревнования по экстерьеру, говорила, что я морю его голодом. Бак и Фейс, оба читали мне лекции о правильном питании собак. Бак настаивал на том, что корм «Екануба» — неподходящая пища для лайки, не бегающей ежедневно в упряжке, а Фейс утверждала, что это идеальная еда. Нет мира ни среди собак, ни среди людей!

На тяжелый стук шагов и позвякивание молочных бутылок к задней двери рванулись сто шестьдесят пять фунтов собачьих мускулов. У самого порога Рауди, все-таки получивший наконец СТ, свою первую степень по послушанию, уселся, как я его учила, а Кими кинулась на дверь, и ее когти оставили на дереве глубокие борозды. Большая белая физиономия Рауди выражала снисходительное превосходство. Так цивилизация взирает на варварство. Рауди склонил набок тяжелую голову, потом поднял глаза на меня.

— Молодец, Рауди, хороший мальчик, — похвалила я. — А Кими — нет. Прекрати, Кими.

В конце концов я заперла их обоих на кухне и открыла дверь.