Анна Малышева - Тело в шляпе

Ивану же было все едино — все симпатичные девушки были ему одинаково интересны, а потом — одинаково безразличны. "Жениться? — говорил он. Ни-ког-да!"

Все изменилось во время их поездки в Болгарию. После второго курса они поехали туда собирать помидоры, якобы на заработки. Большинство из тех, кому удалось попасть в эту группу, нисколько не интересовались помидорами, но очень хотели за границу, даже "за такую простенькую".

Жили они в отвратительном бараке и весь месяц работали, как негры. Девушек в их передовом отряде было только пять, а таких, которые могли бы заинтересовать Ивана, — всего две. Уже к концу первой недели Ирина поняла, что настал ее черед.

"Отлично! — думала она. — Вот сейчас ты у меня и получишь!"

Однако по мере того, как круги вокруг нее сужались, решимость Ирины «врезать» Ивану ослабевала, и чем ближе подходил Иван, тем интересней ей становилось.

Рома с изумлением наблюдал, как Ирина принимает ухаживания Кусяшкина, и не скрывал своего неудовольствия. "Ничего, — думала Ирина, — я потом ему все объясню". Почему потом, а не сейчас? Рома играл важнейшую роль в ее сценарии: вся соль была в том, что Ивану выбирать было не из кого, а Ирина могла делать вид, что колеблется между Романом и Иваном, чтобы потом, под свист и улюлюканье, выбрать первого. Ей казалось, что Ивану будет от этого еще больнее: ему не просто отказали — ему предпочли другого. На тебе, получай!

Решительный час пробил за несколько дней до отъезда. Руководитель их группы — преподаватель линейной алгебры — уехал на сутки к своим приятелям в Софию, и Иван на правах бригадира их студенческого отряда немедленно оккупировал его комнатку — единственное помещение в лагере, рассчитанное на одного проживающего и прозванное студентами "одноместным номером". Ирина была приглашена на чай. К чаю была подана водка, привезенная с собой в качестве обменной валюты, но почему-то уцелевшая. "Специально берег для этого случая", сказал Иван. "Врет", — подумала Ирина, но от водки не отказалась.

Вечер прошел чудесно — они играли в карты, и Иван рассказывал, как они с Ромой ездили в Софию продавать электрочайники. Рассказывал очень смешно, Ирина просто умирала от смеха, когда он изображал торгующихся болгар. Потом в лагере началась дискотека, и музыку традиционно врубили на полную мощность, поэтому даже в "одноместном номере" и при закрытом окне разговаривать не было никакой возможности. Иван пригласил ее потанцевать. Глаза у него были веселые и ласковые, а руки — теплые. И танцевал он хорошо. Ирина не то чтобы забыла о своем плане, но все отодвигала и отодвигала момент сладостной мести.

Потом сломался дискотечный магнитофон, и все стихло. "Поздно уже", сказал Иван, и Ирина испугалась. Ей показалось, что он сейчас скажет: "Спокойной ночи", и ей придется уйти.

"Поздно? Разве?" — она залезла с ногами на диван и приступила к поеданию персиков. "Останешься?" — спросил он, и Ирина окончательно запуталась в себе. Ответив «нет», она ничем его не обидит и не заденет. "Нет так нет", скажет Иван, и скорее она, чем он, окажется в дурацком положении. Вот сейчас он так скажет, и пиши пропало. А если она ответит «да», то — какая же это месть?

Ирина молчала, Иван сидел напротив, смотрел насмешливо и не торопил. Наконец он не выдержал: "О, я придумал. Давай я уйду, а ты оставайся здесь. Хоть одну ночь поспишь в нормальных условиях", — он опустился на колени рядом с диваном, уткнулся носом в ее колени и посмотрел на нее уже не насмешливо, а жалобно. "Нет, — сказала Ирина, — не уходи".

Интересно, что утром она совсем не чувствовала себя униженной. И вовсе не считала, что ее план провалился. Да, он развивается не совсем так, как было задумано, но это не страшно. Потому что она уже знала, что будет делать дальше.

Когда следующим вечером Иван зашел за ней с предложением «погулять», она, сонно потягиваясь, отказалась: "Ой, нет, надо же и спать когда-нибудь, а то эти помидоры меня доконают". На следующий день произошло то же самое. Через день — опять. Иван, правда, хранил такое же спокойствие: "Понимаю, спать действительно хочется все время". Но на четвертый день он не пришел.

Ирине пришлось самой проявить активность. В лагере опять бушевала дискотека, и она пошла туда с Ромой. И хотя они весь вечер ходили, взявшись за руки, причем Ирина выбирала такие маршруты, чтобы все время, по возможности, попадаться Ивану на глаза, на Кусяшкина это не произвело никакого впечатления. Он мило улыбался, каждый раз, когда они проходили мимо, махал им рукой и даже принес и ей, и Роме холодного лимонада. Короче, чурбан бесчувственный.

Решительный разговор состоялся лишь в поезде, на обратной дороге в Москву. Ирина курила в тамбуре, когда там появился Иван.

— Соскучилась? — спросил он.

— По тебе, что ли? — мрачно уточнила она.

— По мне? — Иван удивился. — Нет. По маме, по папе, по родине.

— По маме — соскучилась.

— А что Рома? — спросил Иван. — Шансы есть?

— Ты за Рому волнуешься?

— Конечно. Не чужой же человек. — Да, шансы есть, он мне нравится, с вызовом и даже с надрывом сказала Ирина.

— Ну, дай Бог, дай Бог, — совершенно спокойно отреагировал Иван.

И ушел. План провалился. Так ей казалось. А через неделю он сделал. ей предложение. Правда, в своем стиле, но самое настоящее. Он сказал:

— Боюсь, Рома для тебя слишком хорош. Тем более что и тебе он на фиг не приснился.

— С чего это ты взял? — спросила Ирина, в буквальном смысле слова трясясь от злости.

— С того… ну, все-таки мы с тобой целый вечер пили чай в Болгарии. А чайная церемония позволяет заглянуть в душу.

— Чего ты хочешь? — спросила Ирина зло.

— Тебя, — ответил Иван. — А ты чего хочешь?

— А я хочу выйти замуж.

— Правда? — Иван встал и вытянул руки по швам. — Знаешь, мне никто еще не делал предложения. Но поскольку мое сердце сейчас свободно, не вижу причин, почему бы мне его не принять.

Ирина чувствовала себя полной дурой, но вместе с тем ей было легко и радостно. Только вот Рому жалко, как теперь ему все объяснить?

Они поженились, и вскоре родилась Лиза. Так что все было хорошо. Все правильно и закономерно. Почти так, как и задумывалось. Но, как принято выражаться в студенческой среде, "почти не считается".

— Достали! — орал старший оперуполномоченный МУРа Василий Феликсович Коновалов. — Я просто обожаю, когда все ставится с ног на голову, а потом все начинают радоваться, как оно хорошо поставлено! Ну, свалился человек с балкона, ну что такого-то? Ах, он такой известный! Ах, к делу надо подойти серьезно! Да будь ты хоть папа римский, девятый этаж — он не пощадит.

Ярость старшего оперуполномоченного пытался ввести в цивилизованное русло следователь Георгий Владимирович Малкин, которого Коновалов, по его же словам, "нежно любил и трепетно ценил" и обращался к которому не иначе, как "дружочек Гоша". Василий Феликсович старательно распускал по МУРу слухи, что работать с Гошей Малкиным — одно удовольствие, потому что он, в отличие от среднестатистического следователя, в душу к операм не лезет, без нужды их не торопит, по мелочам не придирается и нрав при этом имеет легкий и веселый. Кроме того, Гоша Малкин по первой своей специальности числился математиком, а потому знал много такого, что обычному следователю было совершенно неведомо. Например, таблицу умножения. Шутка о таблице принадлежала перу младшего оперуполномоченного Леонида Константиновича Зосимова, неизменного напарника, младшего товарища и подчиненного Василия Коновалова. Леонид свою шутку любил, считал очень удачной и, чтобы личный состав не дай Бог шутку не забыл, здоровался со следователем Малкиным не совсем обычно. Завидев Гошу в конце коридора, Леонид громко и четко вопрошал: "Шестью шесть?" На что следователь так же громко кричал в ответ: "Тридцать шесть!" Встретив Гошу через день, Леонид с тою же интонацией выкрикивал: