Наталья Александрова - Порванная струна

– Нет, так дело не пойдет! – Я решил бросить бесполезное занятие. – Давайте я вас домой отвезу!

– Спасибо. – Она в первый раз нарушила молчание.

Голос был тихий и какой-то испуганный. Она все еще не могла прийти в себя. Но однако, нужно быть осторожнее. Знала же, что за дверью красят, а она летит, не разбирая дороги. Ох уж эти мне творческие личности!

Остановился только пятый по счету частник. Разглядев нас получше, мужик заломил несусветную цену, но я согласился не торгуясь. Жила она на Черной речке в большом кирпичном доме в подъезде с домофоном. Девчонка открыла дверь своим ключом – значит, дома ее никто не ждал.

Квартирка была небольшая, однокомнатная, мебели немного – письменный стол, шкаф, тахта. У окна на видном месте стоял пюпитр с нотами. Стало быть, здесь и куются молодые таланты. Девчонка прошла в комнату, положила свою скрипку на стол и только тогда вернулась в прихожую, чтобы снять пальто.

– Проходите в ванную, – слабо улыбнулась она, – я сейчас принесу полотенце.

Пока я чистился и отмывался, она успела переодеться и сервировать чай. Я вышел на кухню и пригляделся к хозяйке. На ней были черные брюки и простенькая трикотажная кофточка. Но в этом наряде была хорошо видна вся фигура. В брюках вообще гораздо виднее недостатки ног, чем в юбке. Жаль, что многие женщины этого не понимают и решаются надеть джинсы, имея – ну, чтобы никого не обидеть – в ногах легкую кривизну. Тут как раз все и становится заметно. То же касается длины ног: если прикрыться юбкой да еще каблук повыше, то можно слегка замаскировать этот недостаток. Мужчины в большинстве своем очень невнимательны, про себя я не говорю, я-то сразу разгляжу, что не так.

Так вот, в данном случае с ногами, как с изумлением убедился я, у Сони было все в полном порядке. Обычно рост человека зависит от длины ног, уж я-то знаю, в свое время интересовался. У маленьких женщин ноги обычно короткие. Но эта девушка была пропорциональна, как восточная статуэтка, – просто очень миниатюрна.

Она почувствовала мой взгляд и обернулась.

– Вы ведь не откажетесь выпить чаю? – спросила она.

Фу-ты ну-ты, какое обращение! Прямо как в салоне Анны Павловны Шерер!

Не подумайте плохого, я не выпендриваюсь. И про салон Шерер ввернул просто так. Это из школьных уроков литературы, из «Войны и мира». Там в самом начале описывается такой салон, где они все сидели и культурно беседовали. Скажу сразу, дальше салона я в «Войне и мире» не продвинулся. Вовка Околевич – человек терпеливый, он дошел до начала третьего тома. А все четыре в нашем классе не прочел никто, даже отличница Ленка Косолапова. Я лично против Льва Толстого ничего не имею, но четыре тома – это издевательство. Мы даже хотели написать в Комиссию по защите детства, но никто не знал адреса, так дело и заглохло.

Перед каждым уроком Околевич пересказывал мне краткое содержание заданных глав, а когда дошли до четвертого тома, учительнице и самой надоело.

– Разумеется, не откажусь, – улыбнулся я как можно приветливее.

– Тогда садитесь поудобнее, я вам налью.

Я умилился и сел. Ее бы к моей бабуле. Вот кто оценит такое обращение. Я представил себе, как сообщаю бабуле, что приведу в гости девушку. Она страшно обрадуется, потому что вбила себе в голову, что мешает моей личной жизни. Эх, бабуля! Не ты мешаешь, а гены!

И вот, бабуля испечет свой знаменитый лимонный торт, будет называть гостью деточкой и показывать ей мои детские фотографии. Ой, сейчас заплачу!

– Я должна вас поблагодарить за спасение, – церемонно начала Соня. – И не перебивайте, я знаю, что это было трудно.

– Вовсе не трудно, – искренне возразил я. – У меня хорошая реакция, тело само реагирует, не ждет команды.

– Вы спортсмен? – спросила она, и как я ни старался, не мог уловить в интонации ни одной пренебрежительной нотки.

Я рассказал, что немного знаю карате и хорошо бегаю. И еще с детства занимаюсь акробатикой и хорошо владею своим телом. Я старался не очень хвастаться.

– И вы можете разрубить кирпич? – задала Соня традиционный вопрос.

Глаза ее восторженно блестели, они оказались не темные, а серые, очень большие. И вообще, она разрумянилась и выглядела довольно хорошенькой. Совсем не та запуганная пичуга, которую я встретил в филармонии. На миг мелькнула мысль, что в филармонию-то я пошел за делом. И что не в моем положении сидеть и разводить чайные церемонии с посторонними девушками. У меня следователь Громова висит на хвосте, как консервная банка у бездомной собаки.

Но я легкомысленно отогнал эту мысль и объяснил Соне, что кирпич – это не самоцель. Разрубание кирпичей – это работа на публику. И что кирпич я могу сломать ногой, а рукой могу разрубить деревянную доску приличной толщины. Но сейчас я демонстрировать своего умения не буду, чтобы не устроить погром в ее квартире.

Соня ответила, что верит мне на слово, и еще раз поблагодарила за спасение ее и скрипки.

– Наверное, вам никогда не страшно возвращаться поздно, – грустно сказала она, – вы можете справиться с целой толпой бандитов. А я боюсь даже одиноких прохожих… Скрипка не очень ценная, – пояснила она, – но все равно стоит довольно дорого, и вряд ли мне с моими заработками по силам будет купить другую. Тем более что к этой я очень привыкла, она хорошая – немецкая, прошлого века.

Про скрипки я знал не много – в голове всплыло имя Страдивари. И еще то, что на такой скрипке играл Давид Ойстрах. И ее у него как-то украли. Но потом вернули или милиция нашла. Потому что продать такую скрипку вор никак не мог – слишком она дорогая. А может, просто милиция в то время более ответственно относилась к своей работе, душу в нее вкладывала.

– Не очень ценная – это, конечно, относительно, – продолжала Соня болтать как ни в чем не бывало, – скрипка стоит больше двух тысяч долларов. Но у нас говорят: «Не имей Амати, а умей играти».

Хоть я и не знал точно, кто такой Амати, но очень рассердился. Рассказывать такие вещи совершенно незнакомому человеку! А вдруг я сейчас оглушу ее, ограблю и уйду? Разумеется, я совершенно не собираюсь этого делать, но надо же соблюдать осторожность…

Только я раскрыл рот, чтобы нарушить неловкое молчание, как раздался телефонный звонок. Соня вздрогнула, мгновенно побледнела и выронила чашку. Она помедлила, растерянно оглянулась на меня, но телефон трезвонил очень настойчиво. Наконец Соня встала с места и с видимой неохотой пошла в комнату к аппарату. Она оставила дверь открытой, и я мог слышать разговор.

– Да… – еле слышно бормотала она, – да, это я… Конечно, как всегда…

Тут она надолго замолчала, очевидно, слушала, что ей говорят. Я тихонько встал со стула и подошел к двери, стараясь держаться так, чтобы меня не было видно из комнаты. Соня слушала, прижав к уху трубку, и снова выглядела очень напряженной.