Дик Фрэнсис - Последний барьер

— Хорошо ли этот грязный цыган следит за моими лошадьми? — агрессивным тоном спросил Эдамс.

— Не хуже других конюхов, — заверил Касс.

— Это еще скромно сказано. — Он посмотрел на меня со злым прищуром. — Пока стояли морозы, ты жил здесь как у Христа за пазухой. Но сейчас начался охотничий сезон, и считай, что сладкая жизнь для тебя кончилась. Я не стану с тобой сюсюкаться, как твой хозяин, будь уверен.

Я ничего не ответил. Он резко шлепнул стеком о сапог.

— Ты слышал, что я сказал? Ублажить меня будет не так просто.

— Слышал, сэр, — пробормотал я.

Он разжал пальцы, и стек упал к его ногам.

— Подними, — приказал он.

Я наклонился, и тут он поставил ногу мне на плечо и как следует толкнул. Я потерял равновесие и полетел прямо в грязь.

В глазах его засветился зловещий огонек наслаждения.

— Ну-ка, вставай, неуклюжий свинтус, и делай, что тебе приказано. Подними стек.

Я встал на ноги, подобрал стек и протянул ему. Эдамс выдернул его из моей руки и, глядя на Касса, сказал:

— Они все у тебя должны ходить по струнке. Прищеми им хвосты, чтобы знали. Вот этого, — он смерил меня холодным взглядом, — нужно как следует проучить. Что ты предлагаешь?

Касс с сомнением посмотрел на меня. Я украдкой взглянул на Эдамса. Кажется, здесь было не до смеха. Его серовато-голубые глаза были на удивление мутными, такие бывают у пьяных. Но он был трезв как стеклышко. Этот взгляд мне знаком, я знаю, что за ним стоит. Надо решить сейчас, сию же секунду, какая игра ему больше по душе: бить сильного или бить слабого. Инстинкт подсказал мне: человеку таких внушительных размеров и явно могущественному едва ли доставит удовольствие глумиться над слабым.

Стало быть, лезть на рожон и упираться сейчас совсем не место. Я втянул голову в плечи и постарался изобразить испуг — наверное, со стороны я выглядел отвратительно.

— Фу, — Эдамс презрительно поморщился. — Ты только посмотри на него — в штаны наложил от страха.

— Он нетерпеливо повел плечами. — Ладно, Касс, дай ему какую-нибудь дурацкую работу погрязнее — пусть дорожки выскребет, что ли. Меня он не интересует. Слизняк. Об такого нечего и мараться.

Он посмотрел в дальний конец двора — там показался Хамбер.

— Скажи мистеру Хамберу, — велел он Кассу, — что мне нужно с ним поговорить.

Касс ушел, и Эдамс повернулся ко мне.

— Где ты работал раньше?

— У мистера Инскипа, сэр.

— И он вышвырнул тебя?

— Да, сэр.

— За что?

— Я... — Слова застряли у меня в горле. Раскрывать перед таким человеком чемодан с нижним бельем — это было до тошноты невыносимо. Но и врать нельзя: он может легко проверить. Если хочу обвести его вокруг пальца в главном, врать по мелочам я не должен.

— Когда я задаю вопрос, ты обязан отвечать, — холодно сказал Эдамс. — Почему мистер Инскип выбросил тебя вон?

Я глотнул.

— Меня уволили, потому что я... путался с дочерью хозяина.

— Путался... — повторил он. — О Боже ты мой. — На лице его появилась ухмылка бывалого ловеласа, он препохабно выругался и, разумеется, попал в самую точку. Я вздрогнул, как от удара, и он громко расхохотался. В это время подошли Касс и Хамбер. Эдамс, все еще смеясь, повернулся к Хамберу и спросил:

— Ты знаешь, за что этому пентюху дали под зад у Инскипа?

— Знаю, — безразличным тоном ответил Хамбер. — Он соблазнил дочку Октобера. — Его это ничуть не интересовало. — А еще фаворит, который был на его попечении, вдруг пришел последним.

— Дочку Октобера? — с удивлением произнес Эдамс. Глаза его сузились. — Я понял, что дочку Инскипа. — Он больно дернул меня за ухо. — Зачем ты меня обманываешь?

— У мистера Инскипа и дочери-то нет, — запротестовал я.

— И не смей огрызаться. — Эдамс повернулся к Кассу. — Не забудь проучить этого ромео с заячьей душонкой. Охлади немного его пыл.

Касс подхалимски захихикал, да так, что у меня мурашки по спине забегали.

Поговорив о чем-то с Хамбером, Эдамс с надменным видом сел в свой «ягуар», завел двигатель и следом за фургоном с охотничьими лошадьми выехал за ворота.

— Смотри, Касс, особенно не усердствуй, — сказал Хамбер. — А то он работать не сможет. Накажи в разумных пределах. — И он, прихрамывая, ушел проверять остальные денники.

Касс взглянул на меня, но я упорно смотрел вниз на свою мокрую и грязную одежду. Старший конюх — в стане врагов, он не должен видеть, что лицо мое может отражать не только смиренную покорность.

— Мистер Эдамс не любит, когда его сердят, — сказал он.

— Я его не сердил.

— Еще он не любит, когда огрызаются. Лучше держи язык за зубами.

— А другие лошади у него здесь есть? — спросил я.

— Есть, — ответил Касс, — только это не твоего ума дело. Слышал, он велел мне наказать тебя? Он не забудет, потом обязательно проверит.

— Я же ничего не сделал, — угрюмо произнес я, продолжая смотреть себе под ноги.

— А этого и не требуется, — пояснил Касс. — Мистер Эдамс наказывает заранее, чтобы у тебя сразу пропала охота делать что-то не так. А что? По-своему разумно. — Он гоготнул. — Глядишь, потом меньше хлопот будет.

— А у него все лошади охотничьи? — спросил я.

— Нет, но ты знай помни о двух твоих. Он ездит на них сам и уж будет следить, чтобы у них каждый волосок был причесан.

— Что же он, со всеми конюхами так несправедливо обращается?

— Джерри вроде никогда не жаловался. Так, значит, надо тебя проучить... Встанешь на колени и выскребешь все бетонные дорожки во дворе. Начинай прямо сейчас. На обед можешь сделать перерыв, а потом продолжишь до начала вечерней работы.

Я продолжал стоять потупившись, словно тряпичная кукла, однако в душе моей неожиданно стала нарастать волна протеста. Где предел тем лишениям, на которые обрек меня Октобер? Сколько именно я должен терпеть? Скажет ли он когда-нибудь, окажись он рядом: «Стоп. Хватит. Спектакль окончен. Это уже слишком. Выходите из игры»? Но учитывая то, что он думает обо мне, наверное, этого предела нет!

Бетонные дорожки двухметровой ширины обегали весь двор прямо перед денниками. По ним возили тележку с кормом и от снега чистили постоянно. Почти во всех современных конюшнях, включая конюшню Инскипа и мою собственную, следили, чтобы на них не было соломы и лишней пыли. Но скрести эти дорожки на коленях четыре часа кряду в слякотный январский день — это была унизительная, никому не нужная работа. И смехотворная.

Впрочем, у меня был выбор: либо скрести дорожки, либо сесть на мотоцикл и уехать. Но я твердо решил: буду скрести дорожки. Десять тысяч фунтов (минимум) надо отрабатывать.

После обеда конюхи вволю посмеялись над моими мучениями, а вечером позаботились, чтобы от моей работы не осталось и следа — дорожки стали еще грязнее, чем были утром. В общем-то мне на это было наплевать, но тут взмыленные и по уши заляпанные грязью вернулись лошадки Эдамса, и мне пришлось чистить их почти два часа. К концу дня мускулы подрагивали от усталости.