Станислав Родионов - Задание

— Выставляй.

— Что выставлять?

— Пришел без бутылки?

— Вы меня с кем-то путаете…

— Разве ты не Игорь из банно-прачечного?

— Нет, я Вадим из милиции.

— Вот и думаю… Сильно парень изменился. Раньше была лысина, а теперь шевелюра…

Женщина попробовала стать серьезной — укрепилась на слабом стуле, смазала улыбку и начала ловить его взглядом, как оптическим прицелом. Петельникову хотелось уйти, потому что его приход сразу потерял цель: что можно внушить пьяной женщине? Удерживало только потраченное время, которое можно восполнить хоть какой-то информацией об Ирке. Нетрезвые болтливы.

— Мне милиция не опасна, я живу на всеобщем обозрении, — вновь ослабла она в улыбке. — Работаю, а что касаемо выпивки, то у себя на квартире. Кофею хочешь?

Кофейку Петельников хотел, но не признавался. Она вскочила и без его согласия и с неожиданной для пьяной легкостью убежала на кухню. Может быть, кофе ее протрезвит. Петельников огляделся еще раз…

Ругают школу, да и сам он не раз схлестывался с учителями и работниками районе. Но ведь школа на виду, под контролем, ее двери нараспашку. А родители? Они закрыты капитальными стенами, отдельными квартирами, образом жизни и святостью родительской любви, а значит, и своей непогрешимостью. Кто знает, что делается в семьях? Что эта пьяненькая женщина семнадцать лет проделывала с Иркой?

Когда она вернулась, он задал, видимо, праздный вопрос:

— Почему же пьете?

— Раньше были женские чары, а теперь женские чарки, — охотно хихикнула она.

— Все-таки?

— А чего не выпить? Водка создает комбинации.

— Потом эти комбинации распутываем мы…

— Пить супруг научил. По этой части не мужик был, а чистый вепрь.

Она разливала кофе, делая множество ненужных и шатких движений. Напиток был заварен в громадном чайнике для кипятка. Ни сахара, ни печенья, ни ложечек. А когда он увидел неотмытые чашки, то его слабеющее отвращение к этому кофепитию окрепло.

— С мужем развелись?

— Бог развел. Привезли мне с Дальнего Востока настой диковинного корня женьшень. Плавает в бутылке спирта. Люди приходили дивиться. Сущий человечек, ручки с ножками есть. Три года настаивался, — значит, пить по три капли. Муженек утром встал, опохмелиться нечем. Он спирт весь вылакал, а этого человечка съел. И в одночасье помер от сердца.

Петельников не мог понять, чему она радуется: необыкновенной ли гибели мужа, фаянсовому ли бокалу с кофе, бродящим ли в ней градусам?.. Он разглядывал ее мелкие черты, острый носик, худобу, несвежую кофту, темные брюки, которые можно было не стирать и не гладить; он искал сходство с дочкой и не находил. Может быть, только черные глаза да сыпучие волосы.

— Когда умер муж, Ирине сколько было?

— Так он ей не отец.

— А кто отец?

— Махмуто.

— Кто?

— А может, Махмудо. Аржибаржанец или грузинец. Она губами-то в него пошла.

Вчера Петельникова вызвали в комиссионный магазин. Девица двадцати лет позарилась на импортные туфли фирмы «Саламандра». Воровку схватили в дверях. Петельников увез ее, всю залитую слезами, в райотдел. Впереди — следствие, суд, позор. За туфли. А эта развеселая особа исковеркала жизнь ребенка — и ни следствия, ни суда, ни позора. Да волочь бы ее за волосы на лобное место…

— Ты небось насчет Ирки? — трезво спросила она.

— Да.

— Горбатого могила исправит.

— Ей семнадцати нет…

— Про наследственность слыхал? В прошлом году случай был. У белокурых супругов родился рыженький. Муж, конечно, ни грамма не удивлен. Почему? Потому что пожарный. Много на красный огонь смотрел. Против наследственности не попрешь, она теперь в моде.

— Ваша дочь искалечена воспитанием, — бессмысленно возразил Петельников.

Опустевшая фаянсовая кружка шлепнула по клеенке. Сразу отяжелев от кофе, женщина уперлась руками в столешницу, поднялась медленно, подошла через силу и легла на его плечо. Петельников сердито вдохнул запах алкоголя, плохого кофе и несвежей одежды. Он хотел как-то спихнуть ее со своей шеи, но женщина зашептала в ухо:

— Ее отец, Махмуто, сидит за всякие грабежи. И моя Ирка станет воровать. Генетика, парень…

Она все шептала и шептала… Петельников вспомнил про опыты с рыбками: рыбки, которые дрессировались, ели и жили в одном аквариуме, «успевали» хуже тех, которые учились в одном, а жили в другом аквариуме, то есть хуже тех, которые имели дом. Он вспомнил, что детеныши обезьян, рано отнятые от матерей, заметно отставали в развитии. Он вспомнил педагогов, утверждающих, что, как бы ни были хороши условия в детских домах, ребята все равно отстают и в умственном, и в физическом развитии от детей, живущих с матерями…

И вот с такими?

Петельников встал, стряхнув ее с плеча. По дороге сюда он разделил родителей на хороших, плохих и равнодушных; он пришел к мысли, что равнодушные хуже всех… Да нет, есть и четвертые, есть и хуже: родители пьяные.

— А ты знаешь, что Ирка до четырех годиков не умела говорить? — чуть ли не похвасталась она.

— Умела, — бросил уже на ходу Петельников, — да не хотела.

— Как это — не хотела?

— Ну о чем с вами говорить, гражданка?

Леденцов два дня не был в Шатре. Он понимал, что упускает время — сбивается со взятого ритма, ослабевают призрачные связи с ребятами, сохнут какие-то уже принятые ими мысли, а главное — тускнеет острота встречи с Валентиной. Он не следовал мудрости, советующей ковать железо горячим. И все из-за Ирки, почти его помощницы, которая вдруг обернулась непредсказуемым препятствием.

Что делать с этим сундучным приданым? Как определить, что куплено на краденые деньги, а что на честные? Выбросить? Одежда не виновата. Пожертвовать детскому саду? Ага, ребятишкам туфли, сорочки и золотые украшения. Сдать государству, но куда и от кого? И еще одно сомнение свербило Леденцова: вправе ли он распорядиться скопленным товаром? Не признает ли он тем самым себя женихом: мол, приданое мне ни к чему, возьму и так? Леший их знает, этих Ирок и мамах из неснесенных флигелечков: может быть, у них без шмуток замуж и не выйти. Говорят, приданое опять входит в моду, мещанство живуче. Как там Ирка сказала… «Лучше носить краденое, чем оставаться в старых девах». Так не оставляет ли он ее в старых девах?

Леденцов посмотрел на часы: около восьми утра, надо пошевеливаться. Он надел тренировочный костюм и выскочил из квартиры.

В их юном микрорайоне столько насадили деревьев, что дома стояли, как в молодом лесу. Скамейки в этот ранний час еще пустовали, на них хорошо делать жимы и провесы. Он знал, что мама варит на кухне кофе, изредка поглядывая на него в окно. Впрочем, смотрела не одна мама, а все свободные бабушки прилипли к стеклам: еще бы, рыжая голова Петрушкой болталась вокруг скамейки. Леденцов уперся руками в землю, ноги закинул на высокую реечную спинку, касаясь ее лишь носками кроссовок, и начал делать нелегкие жимы. Вдыхал он у самой земли, покрытой опавшими листьями; они пахли дождем и яблоками, поэтому казалось, что воздух над ними свежей.