Станислав Родионов - Задание

Леденцов как ни в чем не бывало сказал повеселее:

— Познакомься, мама… это Ира.

— О! — произнесла Людмила Николаевна, лишившись дара речи.

Но лишь на несколько секунд: все-таки она была ученая, доктор наук.

— А я Людмила Николаевна. Очень рада.

И она протянула руку. Это рукопожатие показалось Леденцову где-то виденным; да, на гравюрах в старинных книгах о путешествиях: белый человек пожимает руку туземцу.

— На вас оригинальный наряд, — почтительно сказала Людмила Николаевна.

— Модно то, что не носит никто, — изрекла Ирка.

— А это что за посудина? — спросил Леденцов про глиняный горшочек.

— Фенечка.

— Какая Фенечка?

— Фенечка и фенечка. Все носят.

— Ну что ж… Давайте пить кофе. Мы еще не завтракали. Ира, а вы?

— Я жарёхи поела.

Людмила Николаевна, видимо, хотела спросить, что такое жарёха, но передумала. Они сели за стол, накрытый в большой комнате. Ирка с испугом озирала белейшую — до легкой голубизны — скатерть, миниатюрные фарфоровые чашечки с золотыми вензелями, ложечки, щипчики, лопаточки, блюдо с печеньем, тяжелые хризантемы в хрустальной вазе… Ей уже налили кофе, но она все держала руки на коленях, видимо не зная, как взяться за чашечку, походившую на распустившийся бутон.

— Нарядно вы пьете кофе, — хихикнула Ирка.

— Сегодня суббота, — объяснила Людмила Николаевна.

— Я постричь-побрить могу. И шить умею. Вот эту ирокезку сама спроворила.

— Очень мило, — согласилась Людмила Николаевна, полагая, что гостья ищет тему для разговора.

Леденцов видел Ирку злой и ласковой, задумчивой и отчаявшейся видел, но, пожалуй, впервые нашел в ее лице страх. Она боялась накрытого стола. Или мамы? И он стал придумывать, как помочь ей, своей невесте.

— Я хозяйственная. Тетки сосиски или сарделки берут потому, что им стряпать неохота: скоро варятся. А я вместо сарделки лучше мяса куплю на жареху, — поделилась Ирка, произнося «сардельки» твердо, как «Дарданеллы».

— Она дрочены варит, — подтвердил Леденцов.

— Какие дрочены? — спросила мама.

— Пончики из картошки.

— Запеканка из картошки, — поправила Ирка.

Леденцов догадался: она не разговор поддерживала, а перечисляла свои достоинства, необходимые для семейной жизни.

— Ира, пейте кофе, — напомнила Людмила Николаевна.

— Я не жадная, всегда «капусты» одолжу…

— А свеклы? — улыбнулась Людмила Николаевна.

— Мама, «капуста» — это деньги, — разъяснил Леденцов.

— Мне «бабок» хорошему человеку не жалко.

— У вас есть бабушки? — неуверенно спросила Людмила Николаевна.

— Мама, «бабки» тоже деньги.

— Ах так…

Леденцов предвидел, что эта первая встреча будет натянутой. Проинструктировал маму, все ей объяснил и рассказал. Мама даже согласовала с ним вопросы, которые ей хотелось бы задать гостье. Но Ирка сидела нервно и со страхом на лице вертела свою фенечку. Впрочем, поддерживать беседу — обязанность хозяйки дома. Но на лице хозяйки дома он увидел то недоумение, которое расстраивает все замыслы.

— Я детей люблю, — сказала Ирка с такой нотой, будто уже знала, что ей тут не поверят.

— Не сомневаюсь, — коротко заверила Людмила Николаевна.

— Хоть мальчиков, хоть девочек. Мне без разницы. У нас в третьем корпусе жила молодая пара, ребенка ждали. Отцу хотелось мальчика. Вычитал в иностранном журнале, что беременная мать должна пить уксус. И поил каждый обед. Верно, родился мальчик, но с кислым выражением лица.

— Пейте кофе, — только и нашлась Людмила Николаевна.

Леденцов предупредил Ирку насчет жаргона, но забыл про ее неиссякаемые байки.

— Я стариков уважаю…

— Давай выкладывай, — начал он злиться.

— Есть еще те детки. Мне лифтерша рассказывала. Выглянула поздно вечером в окно, а на балконе, который повыше и наискосок, ноги торчат. Думает, привиделось. И верно, утром ног нет. Глянь вечером, а они опять торчат. Так три дня подряд. А там старушка жила с сыном. Старушка-то давно уже на улицу не выходила. Пошла лифтерша в милицию… И что? Старушка померла, а сынок-алкаш, чтобы получить ее пенсию, скрыл и на ночь мертвую мамашу на холодок выносил.

— Невероятная история, — вздохнула Людмила Николаевна.

Леденцов Ирку не узнавал. Вчера она сама сварила кофе и всех напоила, были у нее и манеры, и простота, смеялась и неплохо шутила, поддерживала разговор и задавала толковые вопросы, съела килограмм овсяного печенья… Она даже капитану понравилась. А сегодня ее подменили. Кто и почему? Леденцов пристально глянул на маму. Кто и почему?

Можно продумать встречу до мелочей, исключить все бестактные вопросы, выставить старинный фарфор и сварить отменный кофе… Можно сидеть кротко и вежливо улыбаться. Но мама забыла про ту самую душу, о которой она с ним говорила вечерами; забыла сказать, что душу не спрячешь ни под красотой, ни под ученой степенью, ни под улыбкой. В маминых глазах как бы отразился и наряд Иркин, и вульгарность, и неумение пить кофе, и дикие истории — в них стоял плохо спрятанный ужас. Если все это увидел он, неужели не видела Ирка?

— Что ты хочешь нам доказать? Зачем? — прямо спросил Леденцов.

— Вы не думайте, мне ученый предложение делал…

— И что ты ответила? — повел разговор Леденцов.

— Я ответила, что все ученые дураки.

— Почему же дураки?

— Конечно, дураки. Были бы умные — атомную бомбу не изобрели бы, — сказала Ирка, глядя откровенно в глаза хозяйки.

Людмила Николаевна как-то встрепенулась и слегка покраснела, принимая вину за атомную бомбу. Она поставила чашку и тоже откровенно посмотрела на гостью.

— Ира, вам очень хочется выйти замуж?

— А вам разве не хочется?

— Я не умею влюблять в себя мужчин, — сказала она резковато, и сказала неправду, лишь бы намекнуть.

— А я вас научу, — почти пропела Ирка.

— Научи, научи, — подстрекнул Леденцов.

— У вас элегантное лицо, Людмила Николаевна. Женщина должна носить голову, как цветок…

— А мужчина — как плод, — вставил Леденцов, присматриваясь к Ирке.

— Прическу вам надо сделать при свете полной луны, на свежем воздухе: тогда она станет особенно нарядной…

Говорила Ирка не свое, будто представляла моды, но голос с каждым словом поднимался выше и выше.

— Одежда должна быть небрежной, подчеркивая свободу поведения и раскованность…

Леденцов тревожно поднял руку, чтобы остановить ее, но не успел.

— И надо лечь обнаженной на шкуру медведя или тапира: тогда в мужчине проснется зверь!

Последние слова она уже выкрикнула и замерла, глядя на ставшую белее старинного фарфора Людмилу Николаевну. Не выдержав последующей тишины, Ирка вскочила, опрокинула так и не начатую чашку кофе, заплакала навзрыд и ринулась из квартиры.

— Господи, как она несчастна, — тихо сказала Людмила Николаевна.