Игорь Галеев - Лень, алчность и понты

- Да тут, двинулись-раздвинулись, все дела, да погода нелетная.

- Какие у тебя дела. Женился, что ли?

- Ну ладно тебе, Лариса. Я к тебе коллегу привел познакомиться.

Увидев водку, Лариса ушла жарить картошку. Жила она бедно, но не грязно. У неё имелся японский телевизор, но вся остальная мебель могла справить пятидесятилетний юбилей.

- Ну, как тебе она? - деловито спросил Цитрус.

- Баба как баба.

- Вот и хорошо, сделаешь промежуточную посадку.

- Ты что? Сватаешь меня, что ли?

- Ты уже два месяца без бабы. Моя пипетка многого не просит, а ты мужчина в соку, тебе, двинулись-передвинулись, о здоровье нужно подумать.

Дыба не нашелся, что ответить, а только расхохотался. Но когда выпили, поговорили о том о сем, Цитрус напрямик спросил захмелевшую Ларису:

- Угодишь Серому, чисто для меня?

- Ты же знаешь, тебе я отказать не могу.

- Да что вы, ей-богу! - изумился Сергей Яковлевич.

- Ну тогда я последнюю выпью и пойду, у меня ещё дело неотложное.

- Когда появишься-то?

- Вот годовщина будет, вместе съездим, помянем, - и на прощанье Серому: - Ты тут смотри, в грязь лицом не ударь.

- Да вместе пойдем!

- Сиди, тебе сказали, не подводи экипаж!

Он ушел. Она вернулась в комнату.

- Вот так всегда - придет, три стопки выпьет и бежит.

- А кого Вы поминать собрались?

- Да сына моего с мужем. Палыч, когда мой Антошка совсем маленький был, всю свою зарплату полгода на лекарства отдавал, хотя у самого семья была. Спас он тогда Антошку, а потом и меня спас, когда мои в доме сгорели. И вот эту комнату купил мне. Давно это было. И ничего хорошего из меня не вышло. Что, совсем он дошел? Мне говорит, что сторожем работает, что дом у него.

- Да нет, все правильно. Выпивает разве лишнее.

- Да ладно, итак, все понятно. Пойдем, я тебе ванну налила.

- Да пойду я. Чего он тут жеребятину устроил...

- Все нормально. Посидим, поговорим, выспишься, а завтра на волю побежишь.

И Дыба соблазнился горячей ванной и мягкой чистой постелью. Он совсем смирился, когда она вошла в ванну и стала тереть его мочалкой, смывая грязь и пот кочевой жизни.

- А ты мужик красивый, - сказала она, когда он прошмыгнул в её комнату, опасаясь соседей. - Тебя теперь и не узнать. Чего запустил себя так?

- Обстоятельства подвели.

Они говорили-выпивали, и ему было хорошо с ней, казалось - что ещё нужно - крыша над головой и обычная жизнь с понимающей тебя женщиной. Сергей Яковлевич расслабился, в душе он, конечно, понимал, что все эти желания кратковременны, что он уже запутан в сетях предопределенного ему жребия, и сети эти сжимают его все крепче, словно кто-то пытается выжать из него некий неведомый ему смысл.

Потом она взялась стелить постель, явно рассчитанную на двоих, и он, глядя, как она это делает, совсем умиротворился и расчувствовался - давно он не соприкасался с простым домашним ощущением жизни. Разве что в далеком детстве, когда это делала мать или в молодые годы жизни с первой женой...

Она сказала:

- Ложись, - и вышла.

Он забрался под сладкое одеяло на сладкие простыни - и постель казалась ему раем, а, когда она легла рядом и прижалась к нему, он словно нырнул в глубокий родник мягкой и теплой нежности, и чувство огромной наполненности захлестнуло его утомленный разум...

В эту ночь им не удалось сомкнуть глаз. Зато спали они днем до двух часов.

- Придешь? - спросила она, когда он, посмотрев на часы, заторопился.

Он хотел сказать "да", но вспомнил - кто он сейчас есть.

- Не знаю.

Она отвернулась к стенке, и он ушел.

Выходя из подъезда, он почувствовал себя словно не в своей шкуре.

Ну конечно, он был чист и выбрит, Лариса привела в порядок его плащ и выстирала и высушила одежду. "Когда только она это сделала?"

Он зашел в подворотню и собрал в ладони пыль от штукатурки, помазал ею плащ, а кусочек от угля растер в ладонях.

На чердаке Цитруса не было, но скоро он пришел с бутылкой - уже хорошо накаченный.

Они выпили, и Цитрус съехидничал:

- У тебя рожа, как у киллера, ты случайно кого-нибудь не убивал?

- Заткнись! - впервые не удержался Дыба и добавил: - ты сам меня к ней привел.

- Больше туда никогда не ходи! Иначе я тебя приземлю на кладбище.

Больше они об этом не говорили.

Наступил октябрь, а они никак не могли найти подходящее теплое место. Две недели им удалось перекантоваться в кочегарке, но потом оттуда попросили. Вокзалы, бесхозные подвалы, чердаки домов с трубами отопления, жилые подъезды - где только они не находили пристанище на ночь, пока однажды им не подвернулся случай. Недалеко от станции "Яуза" они нашли бесхозную землянку-погреб. Таких здесь было несколько, в них хранили зимой картошку жители близлежащих многоэтажных домов. Здесь оказалась даже буржуйка. Соорудили два топчана и со стройки натаскали досок. Утеплились, как могли, приобрели замок, а хозяева остальных погребов надавали - кто матрас, кто одеяло, кто посуду, поставив условие присматривать за своими картофельными хранилищами и гаражами.

- Здесь у нас два года жили двое, старожилы, мы их не трогали, да вот куда-то пропали, - сообщили им. Теперь вы живите, если будете вести себя по-человечески.

И они жили по-человечески. "Буржуйка" к утру остывала, и холод гнал их на промысел. Возвращались к вечеру, топили, грели в банках еду, ужинали и ложились спать. Говорили мало. Да и пить стали меньше - у Цитруса болел желудок и вдобавок у него открылись язвы на ногах. Он вообще стал замкнутым и брюзгливым. Что бы Серый ни делал - все было не так. "Все я должен планировать, ты только и можешь, что хвосты заносить!"

А Сергей Яковлевич действительно попросту таскался за ним, как ниточка за иголочкой. Скажет Цитрус - "Стой здесь!", Серый встанет в переходе с коробкой - стоит часа два, блуждая безразличным взглядом по прохожим. Надвинет вязаную шапчонку на самые глаза, в свой плащ, как в панцирь, съежится и перебирает себе мысль за мыслью. Проносятся перед ним картины забытых сражений, скачут воины, стоны слышны и смертельные вопли, видит он сотни сцен поражений или побед, пребывает в таком состоянии, пока водка гуляет по венам. Или механически таскает ящики и мешки. Или деловито роется в кантейнерах в поисках бутылок. Или на свалке ковыряется, отыскивая все, что другим не нужно. И все это по указанию командира белоснежного лайнера, ведущего их экипаж к заветной цели.

Дыба и сам понимал свою несостоятельность в принятии решений, но и изменить себя не мог - он и так уже шагнул на самое дно и как мог сопротивлялся, чтобы его совсем уж не засосала эта биологическая жизнь. Он как бы растроился. Одна его часть сознания была отдана выживанию и сохранению себя, вторая предполагала возрождение и строила надежды на благополучную жизнь после прорыва к заграничным банковским деньгам, третья часть сознания была отдана непонятно откуда в него вселившимся грезам и суждениям об истории человечества. И может быть от этой растроенности он становился все более заторможенным.