Анна Данилова - Алый шар луны

Он сразу приметил ее. Красивая молодая женщина, свежая и яркая, как белый цветок. Она совершенно не походила на следователя прокуратуры в его представлении. Слишком женственна, слишком нежная у нее улыбка и грустный взгляд. Нет этого специфического, профессионального, ледяного блеска в глазах. Нет той хронической усталости, которая растет с каждой новой папкой с очередным уголовным делом.

Он подошел, удостоверился, что это именно она, и только после этого пригласил ее в ресторан, заказал две чашки кофе. И вот теперь, когда у него появилась возможность выговориться и покаяться, он понял, что не в силах произнести ни слова.

Полина Пухова разглядывала его, нисколько не смущаясь. Словно пыталась запомнить его лицо, как художник, собирающийся написать его портрет.

– Почему вы не задаете мне никаких вопросов? – наконец не выдержал он.

– Я объясню вам. Потому, что мне не о чем вас спрашивать. Когда я увидела Стеллу и поговорила с ней, у меня возникло желание увидеть вас и кое-что выяснить. Не скрою, я припасла для вас целый ворох упреков. Но потом поняла, что и сама не знаю, как я повела бы себя на вашем месте. Ведь чувства человека – это весьма тонкая и сложная материя. Вернее, это как раз не материя, а… нечто, сотканное из невидимых переживаний, нервов, из ощущения неслыханного счастья или, наоборот, из страданий и потерь… И всеми этими эмоциями мы подчас не владеем, они существуют словно бы отдельно от нас, понимаете? Вот только как измерить глубину этих чувств? Как не ошибиться, принимая пошлую интрижку за настоящую любовь? Вероятно, вы все же не подлый человек и совершили этот поступок по отношению к Наде в порыве сильнейшего чувства, которое ослепило вас и сделало совершенно другой личностью. Вы превратились в зверя, преследующего свою добычу, свою женщину, свою страсть… Вы видели и желали только ее, и никакие обязательства перед другой женщиной для вас тогда не существовали. И, что самое удивительное, вы не понимали, что совершали самую настоящую подлость…

Он хотел что-то сказать, но она не дала ему такой возможности. Она, вместо того чтобы обвинять Егора, смешивать его с грязью, оправдывала его, как адвокат на суде.

– …Вам тогда казалось, что вы совершите подлость, если останетесь с ней. Ведь так? Ведь это стало бы обманом, вы же не любили ее больше…

– Да, – хрипловатым голосом произнес он. Он сильно нервничал. Неужели появился еще один человек (помимо Стеллы), который понимает его?

– Вот видите, я все понимаю, – Полина словно угадала его мысль, слово в слово.

– Но как же жить мне дальше с чувством вины? После моего звонка у нее вся жизнь пошла под откос…

– Но это был ее выбор, понимаете? Это ее жизнь.

– То, что вы сейчас говорите, Полина, совершенно не подходит вам. Вы вовсе не такая жестокая, я не верю вам… Зачем вы подыгрываете мне? Что вам-то до всего этого?

– Хочу, чтобы вы поняли, что вы ни в чем не виноваты. Вы полюбили Стеллу и не могли жениться на Наде. Ведь брак с ней стал бы для Нади несчастливым. Другое дело, что вы должны были объявить ей о своем решении – расстаться – все же не по телефону… Думаю, вам надо было с ней встретиться и объяснить, что с вами происходит. Что вам трудно, вы переживаете, но по-прежнему хорошо относитесь к Наде, что более сильные чувства вы испытываете все же к Стелле и, главное, ничего не можете с этим поделать! Чтобы не резать по живому, вам следовало бы тогда выставить именно себя жертвой – что вы оказались как бы заложником своих чувств и теперь просто разрываетесь между двумя женщинами, и вам от этого плохо, вы страдаете…

– Вы хотите сказать, что Надя еще и пожалела бы меня?! – Он не верил своим ушам.

– Думаю, да.

– Послушайте, Полина, а вы кто, вообще? Зачем вы приезжали в наш город? Вы же не следователь…

– Нет. Я – вообще никто. Во всяком случае, для всех тех, кто живет в вашем городе. Да и за многие километры отсюда я тоже – никто.

– Не понимаю… Зачем вы приходили к Стелле? Она беременна, переживает, а ей ведь нельзя нервничать… После всего что я услышал от вас, ни за что не поверю, что вы появились в нашем доме лишь для того, чтобы всколыхнуть эту историю и вызвать у нее чувство вины! Может, вы журналистка? Но журналисты обычно задают вопросы, а вы сами так много мне сказали, словно хотели успокоить меня…

Она посмотрела на него долгим взглядом, а потом тихо спросила:

– Скажите, а что бы вы сделали, если бы узнали, что Надя жива?

Он вдруг почувствовал, как лицо его словно свело судорогой, тугой ком возник в горле и перекрыл дыхание, и Егор, как маленький мальчик, расплакался…

Звонок Милы застал меня уже в поезде, где я уютно расположилась с журнальчиком в руках. Взгляд мой скользил по глянцевым страницам, а мысленно я все еще продолжала беседовать с Егором. Да, Надю можно было понять. Очень красивый молодой человек, явно талантливый, неординарный, яркий. Однако как бы мне ни хотелось заидеализировать его – поскольку бóльшая часть его слов и объяснений находила отклик и в моей душе, – жестокость этого молодого человека все же пробивалась сквозь его хорошие манеры и полные романтизма и сентиментальности речи, не говоря уже о драгоценных мужских слезах. Как ни старался он убедить меня в том, что им, когда он предавал Надю, двигало настоящее чувство к Стелле, и как бы я ни пыталась оправдать его в собственных глазах, все равно я ощущала, как от него веет холодком жестокого эгоизма.

Но разговор этот тем не менее вышел трогательным и полным надежды на то, что Надя все-таки жива. Думаю, что я правильно сделала, подарив ему эту надежду. Все же я не могла не оценить его поступок, ведь он сам нашел меня, совершенно незнакомого ему человека, пусть даже и имевшего самое косвенное отношение к исчезновению Нади, чтобы вспомнить о ней, чтобы излить душу, выговориться. И, как подарок, я преподнесла ему известие о том, что два с половиной года назад она, пусть и довольно-таки странным образом, дала о себе знать и вернула Смышленову похищенные ею деньги.

После того как я ему это сказала, мне и самой стало на душе удивительно легко и хорошо, и я призналась ему в том, что я никакой не следователь прокуратуры…

Егор поцеловал мне руку, и мы распрощались. Он взял с меня обещание сообщить ему, если я узнаю что-нибудь о Наде. И уже когда я уверилась, что не увижу его больше никогда – поскольку все слова уже были сказаны и мы просто обменялись номерами телефонов и электронными адресами, – он неожиданно снова предстал передо мною с букетом красных роз. Не скрою, мне было приятно. И я знала, что все окружающие меня люди в вокзальном зале видят это, и каждый пытается понять, что означает сей жест – прощание ли влюбленных или, наоборот, на их глазах зарождается чей-то новый роман?.. Я тотчас вспомнила рассказ Веры Агренич о том, при каких обстоятельствах познакомились Надя с Егором. Все тот же букет роз. Причем не скромный букетик из трех-пяти штук, а целая охапка гордых, с длинными мощными стеблями, эквадорских или колумбийских, породистых роз. Роскошный, дорогой букетище! Уж если на меня, обласканную мужским вниманием женщину, это произвело впечатление, то можно себе представить, как затрепетало сердце юной и неискушенной Наденьки Агренич при виде такого вот чудесного букета. И мне подумалось вдруг: если все же она жива, то как сложилась ее жизнь, и дарил ли ей кто-нибудь еще цветы? Счастлива ли она? Образ таинственной Нади продолжал будоражить мою фантазию.