Мэтт Рихтел - Одержимый

Я не мог сказать, почему к Энни меня тянуло как магнитом, не мог назвать чего-то конкретного, что влекло меня к ней. Но чувствовал: уже не могу без нее, более того, мне казалось, что она ждала именно меня, вот и выплеснула нерастраченную страсть. Проснувшись в понедельник утром, я понял, что крепко завис на крючке… и ощущение это не уходило до нашей первой ссоры.

Несколькими неделями позже я сидел в ее гостиной на антикварном стуле. Голову откинул назад, за спинку, наслаждаясь величием момента. Слишком уж наслаждался. Стул повалился назад, ножка сломалась. Подбежала Энни. К стулу.

– Принести тебе кувалду?

– Обо мне не беспокойся. – Я поднял окровавленную руку.

Прошел на кухню, включил воду, промыл теплой водой глубокую царапину на большом пальце. Мне требовался пластырь. Я слышал, как у меня за спиной Энни возилась со стулом. Наконец она подошла, оглядела рану, но сочувствия не выразила.

– Это первая вещь, которую я купила сама.

Я придержал язык. Ничего не стал комментировать и провел ночь, обдумывая это событие. Может, проблема заключалась в воспитании: Анна – это «Прада», я – «Левис». А утром мне принесли посылку. Маленькую кусающуюся черепаху в стеклянном террариуме. И записку: «Ужасно сожалею, что рявкнула на тебя. Пожалуйста, прости. Э.».

И в последующие месяцы, если кто-то из нас не мог правильно определить приоритеты или слишком бурно на что-то реагировал, он или она становились «черепахой». Вот так у нас появилось первое слово, понять значение которого могли только мы. По прошествии времени произноситься оно стало исключительно с нежностью.

Но сразу я не сдался. После нашей ссоры сбавил скорость. Начал заглядывать за углы. Как-то вечером мы собирались сесть в мой автомобиль после того, как посмотрели фильм. Энни попросила у меня ключи, сказала, что машину поведет она. Я сел на пассажирское сиденье. Она приложила палец к губам, требуя тишины. Потом достала черный шарф, завязала мне глаза. Я рассмеялся, и мы еще полчаса кружили по улицам. Она пыталась скрыть от меня конечную цель нашего путешествия. Я предположил, что закончится оно в кровати отеля и из одежды на мне останется только шарф-повязка.

После того как мы все-таки припарковались, Энни завела меня в подъезд, мы поднялись на один этаж. У меня сложилось ощущение, что в этом доме я уже бывал. Об этом говорил запах корицы. Энни наклонилась ко мне и прошептала: «Пожалуйста, доверься мне… снова».

Я услышал, как она вставила ключ в замок, открыла дверь. Сняла повязку и встретилась со мной взглядом.

– Вроде бы я здесь уже бывал, – заметил я.

Мы стояли на пороге моей квартиры.

– Сюрприз! – воскликнула Энни и указала на гору подарков: ручка, стилизованная под гусиное перо, стопка писчей бумаги с моими инициалами, новенький «Мак» с большим монитором, и стояло все это великолепие на антикварном письменном столе из красного дерева. Энни объяснила, что ей хотелось разделить прибыль от сделки, которая принесла фирме ее отца миллионы долларов. Я провел рукой по резному краю стола.

– Меня определенно можно купить, – сказал я, конечно, в шутку.

– Нет, нельзя. – Она прижалась ко мне. – Это инструменты писателя. Твои инструменты, – прошептала мне в ухо. – Продолжай творить. Продолжай создавать.

С этого момента я писал Энни стихи, оставлял на автоответчике глупые сообщения, подсовывал записки под «дворники» ее автомобиля и больше никогда в ней не сомневался.

Из воспоминаний меня вернул на Кипарисовый луг голос священника, зачитывающего надгробное слово. Саймон Андерсон, любящий отец и муж, великодушный, целеустремленный человек, ушел от нас слишком рано. Следующим выступил брат Андерсона. Потрясающий красавец, как и многие из присутствующих. В Сан-Франциско вообще красивые мужчины, а тут все были при галстуках, как положено на свадьбах и похоронах. Брат Андерсона охарактеризовал погибшего как умеющего найти свое место в жизни, который разбогател бы и без бума, связанного с высокотехнологичными компаниями, отметил его храбрость, решительность, свойственную ему харизму, также сказал, что он был прекрасным мужем и отцом.

– Я знаю, в последнее время возникли некоторые трудности. – Он смотрел на вдову. – Он не хотел, чтобы его жалели. Вы знаете Саймона. Он бы хотел, чтобы его помянули как должно. Так что давайте осушим лишний бочонок пива.

Люди начали расходиться, и я заметил, как многие полезли в карманы и сумочки за мобильниками. Словно только что вышли из приземлившегося самолета. Я заметил одного мужчину с ногой в гипсе и царапинами на лице. Направился к нему, но меня опередили два господина с серьезными лицами. Один держал в руке блокнот. Копы. Я повернулся и зашагал в противоположном направлении, по гигантскому лугу, который напомнил мне о поминках Энни, когда сотни людей собрались, чтобы отдать ей последние почести после трагической гибели в море. К тому времени уже не осталось надежды, что титанические усилия отца по поиску Энни сотворят чудо, хотя бы позволят найти тело.

Люди двинулись к автомобилям. В одном из ближайших тупиков я увидел потрепанную зеленую «хонду» с креплениями для лыж на крыше.

Эрин Колтран почтила похороны своим присутствием.

Я думал, Эрин нажмет на педаль газа, как только увидит меня. Действительно, она начала поднимать стекло. Потом перестала, посмотрела на меня сквозь темные стекла солнцезащитных очков, вроде бы размышляя, как ей поступить.

– Садитесь, – коротко приказала она, определившись с решением.

Мы уехали в молчании. Толпа ей не нравилась, особенно эта. Наконец она остановила «хонду» у одного из надгробий с короткой надписью «Фриски».

– Я вижу, что на кладбище вы предпочитаете уединение.

– Как вы узнали, что этот коп едва не убил ту девушку из Малайзии?

Я сам проделывал этот трюк достаточно часто, чтобы понять, что она набирала в поисковой строке «Гугля» мои имя и фамилию.

Сунул руку в нагрудный карман. Нащупал маленькую фотографию. Может, она могла оживить память Эрин. Но с другой стороны, Энни могла мне привидеться, и оживлять было нечего.

Я оставил фотографию в кармане. А потом, не видя в этом вреда, рассказал Эрин историю Аравело с самого начала. Несколько моих друзей работали в Центральной больнице Сан-Франциско, куда свозили пациентов со всего города. Они частенько давали мне наводки, если сталкивались с чем-то таким, что могло вызвать общественный интерес, но понять и объяснить случившееся было по силам только журналисту с медицинским образованием.

– Так вы врач? – спросила Эрин.

– Я не практикующий, не имеющий должной квалификации, отставший от жизни выпускник медицинской школы.