Елена Арсеньева - Рецепт Екатерины Медичи

Бальдр крепко держит ее. Марика смотрит в его глаза и постепенно успокаивается. В них нет гнева, в них только беспокойство и — чудится, что ли? — усмешка. Да нет, не чудится: он и в самом деле улыбается:

— Представляешь, за все время войны я впервые в бомбоубежище со штатскими! Впервые! Всегда при воздушной тревоге я в полете либо в наших ангарах, рядом с самолетом. До чего будет обидно, если нас тут накроет прямым попаданием. Похоже, подвал не столь уж надежен, как кажется на первый взгляд.

— Я только что подумала об этом, — говорит Марика все еще прерывающимся голосом. — И еще подумала, что если бы вчерашний эксперимент Торнберга проходил здесь, может быть, Торнберг и узнал бы свой рецепт. А получилось, что все напрасно…

Взгляд Бальдра так и приковывается к ее лицу. Наверное, не стоило заводить этого разговора?

Наверное. Но она больше не может делать вид, что ничего не произошло! Вчерашний день мучает ее, словно назревший нарыв. Если прорвется, то выйдет гной ревности, станет легче.

— А ты знаешь, — говорит Бальдр, — я ведь, кажется, его знаю… Я вот только сейчас понял, что знаю. Не понимаю, каким образом я его узнал, но в голове у меня словно бы написан этот проклятый рецепт. Не знаю, то ли она нашептала его мне в ухо, то ли я сам его каким-то невероятным образом увидел , однако я знаю, знаю… Но поверь, я не намерен сообщать его Торнбергу. Единственное, чего я хочу, — узнать, зачем была устроена вся эта страшная игра. Не слишком-то я верю в ученого, потерявшего голову от идеи реинкарнации. Здесь что-то другое, другое… Только не пойму что. Мне кажется, Торнберг ведет какую-то игру, он опаснее, чем нам представляется. Я бы хотел навести о нем справки, только пока не знаю, у кого спрашивать.

— Я напишу дяде Георгию в Рим! — восклицает Марика возбужденно.

Она вне себя от радости. Бальдр разговаривает с ней! Точно так же доверительно, как разговаривал раньше! Эта ее истерика, его забота о ней словно бы проложили между ними маленький хрупкий мосточек. Может быть, еще не все потеряно?!

Ей хочется, чтобы тревога длилась вечно. Чтобы она могла сидеть рядом с Бальдром, держа его за руку, выслушивая его, что-то отвечая, прижимаясь к нему, возвращая его себе…

Но в дверях появляется портье:

— Только что передали отбой, можно выходить. Бог был сегодня к нам поистине добр. Бомба упала не на нас, а в двух кварталах отсюда. Во всех окрестных домах вылетели стекла. Те господа, чьи номера выходят на рю де Л’Юниверсите, могут не беспокоиться, с той стороны воздушная волна не прошла, ну а в других номерах мы все уберем и починим не позднее чем через час, самое большее — через два.

— Где, вы говорите, упала бомба? — слышит Марика чей-то вопрос и не сразу узнает, что это говорит Бальдр. Какой у него странный, сдавленный голос…

— Разрушен дом на углу улиц Амели и Сен-Доминик, знаете, такой старый-престарый пятиэтажный дом… Что с вами, господин фон Сакс?!

Мгновение — и Бальдр, который только что стоял рядом, исчезает.

— Он куда-то убежал, — говорит портье, смущенно глядя на Марику.

Она молча кивает. Она знает, куда убежал Бальдр. Она сейчас пойдет туда же. Сейчас, только посидит еще одну минуточку вот на этой дубовой лавке, такой удобной, такой устойчивой, такой надежной…

Ей не хочется идти вслед за Бальдром, потому что она уже догадывается, что увидит. Зачем смотреть на это? Не лучше ли остаться здесь навсегда?

Когда Марика наконец заставляет себя выбраться из подвала и выйти из отеля, мимо проносится машина с надписью «Sapeurs-pompiers». Так в Париже называют пожарных.

Машина сворачивает за угол, на авеню Рапп, которая пересекается с Сен-Доминик. Наверное, здесь удобнее всего добраться до улицы Амели.

«Зачем пожарные? — думает Марика, подняв голову и глядя в голубое, хрустальное сентябрьское небо, на котором нет ни облачка. — Дыма нет, значит, нет и пожара». Потом она вспоминает, что именно берлинским пожарным приходится раскапывать завалы на месте обрушившихся домов, ну, видимо, и на долю парижских sapeurs-pompiers выпадает та же работа.

Навстречу пожарным из-за угла выезжает машина с красным крестом — «Скорая помощь». За ней — еще одна: небольшой крытый брезентом грузовичок. Брезент серый, ничего в нем особенного, кабина грузовичка тоже выкрашена серой краской. У Марики вдруг перехватывает дыхание от непонятного ужаса. «Le transport mort» — мелькает надпись на борту. Что за «мертвый транспорт»?! Ноги не несут дальше, но Марика все же идет, пока вдруг не останавливается в растерянности.

Ей случалось видеть берлинские улицы, неузнаваемо изменившиеся после налетов англо-американской авиации, но угол рю Амели и Сен-Доминик выглядит так, словно бомба упала где-то в другом месте. То есть издалека Марике кажется, будто угловой дом стоит цел и невредим, и, только подойдя поближе, она понимает, что это совершенно обманчивое впечатление.

Фасад относительно цел — разумеется, выбиты стекла, но стена не рухнула. Зато все остальное… Марика обходит дом и смотрит на беспорядочное месиво кирпича, битого стекла, причудливо вывернутых труб, обломков лестниц, разбитой мебели, которое громоздится под прикрытием фасада. Рядом стоят уже несколько пожарных машин — та, которую заметила Марика, очевидно, прибыла на подмогу, потому что приехавшие раньше les sapeurs-pompiers уже не справляются. Вместе с ними на расчистке завала работают какие-то люди в штатском. Они кажутся близнецами, так они похожи — все покрыты толстым слоем красно-белой пыли. Марика всматривается, пытаясь отыскать среди них Бальдра, не находит, начинает испуганно озираться — и вдруг замечает его почти рядом. Он безучастно стоит около облупленной изнанки фасада, держа что-то в руке. Марика осторожно подходит и видит на его ладони… опаленное птичье тельце.

Боже мой, бразильский органист! Гаспар!

Он мертв.

Только теперь Марика замечает, что развалины и весь занесенный пылью двор усеяны трупиками птиц. Их здесь десятки. Может быть, даже больше ста…

Она издает какой-то мучительный звук, похожий то ли на рыдание, то ли на крик ужаса, и Бальдр оборачивается. Его пыльное лицо похоже на маску смерти, и глаза тоже неживые: неподвижные, угасшие.

— Она… там? — шепчет Марика, не в силах справиться с больно сжимающимся горлом, и кивком показывает на завал.

— Нет, — качает головой Бальдр. — Ее уже увезли.

— На «Скорой помощи»? — снова шепчет Марика.

Бальдр снова качает головой. Но на сей раз он молчит.

И Марика наконец-то понимает, что значила надпись на борту серого грузовичка, который показался ей таким зловещим и пугающим. «Le transport mort» — не «Мертвый транспорт», это — «Перевозка мертвых»…

Она осторожно вынимает из ладони Бальдра пушистый птичий трупик (новым спазмом ужаса сдавливает горло, и Марика с усилием подавляет приступ тошноты), кладет мертвого Гаспара на землю, потом берет Бальдра за руку и осторожно ведет прочь со двора.