Деклан Хьюз - Дурная кровь

– Конечно, есть и другой вариант: устроить так, что Толстяк узнает, что проболтался ты.

– Как это он это узнает, если я ничего не говорил? – заорал Делани. Голос у него был пронзительным, глаза снова налились кровью.

– Про тебя ему скажем мы. И про нового лучшего друга Толстяка – Ларри Найта, все знают, что ты и Ларри вернулись. И каждый раз, когда будет взят кто-то из распространителей Толстяка, хоть в Сифилде, хоть в Виклоу, даже в Уэксфорде, полицейские вспомнят о твоих заслугах, Десси. Кап-кап-кап в ухо Халлигана. И что будет в результате однажды утром? Может, ты как раз повезешь детей в школу? И получишь пулю в висок. Или, представь, открываешь дверь дома, и что ты увидишь последним в жизни? Черную маску и ствол обреза? И какова альтернатива? Понтовать будет некогда.

У Десси взмок лоб; с дрожащих губ текла слюна. Глядя в землю, он сказал напряженным, подавленным голосом, который, казалось, донесся из могилы:

– Он разгрузит героин на бывшем терминале парома в Сифилде.

– Остальное рассказать мне не хочешь, а, Десси?

По-прежнему не поднимая головы, он кивнул.

Я позвонил Дэйву Доннли и все передал. Потом повел Десси к своей машине. При виде старого «вольво» его лицо засветилось от радости, как у ребенка. Он изумленно сказал:

– Надо же, «122S»! И в прекрасном состоянии! Откуда она у тебя?

Я рассказал ему про отца и Томми Оуэнса.

– Ты можешь что угодно говорить о Томми Оуэнсе, но уж в машинах он разбирается, – он повторил буквально то, что говорил Томми о моем отце. Это такое инстинктивное братство автомобильных асов.

– Десси Водила, – усмехнулся я. – Сядешь за руль?

– Ты это серьезно?

– А сможешь, у тебя ведь рука в гипсе?

Дилейни согнул руку в локте, согнул кисть в запястье.

– Нет проблем, парень.

Я занял место пассажира. Делани был так возбужден, что никак не мог умолкнуть:

– Ее называли «амазонка». Такой машиной управлять приятно. И легко заводится, такую машину делали не на один год. Говорят, сейчас они надоели, но в свое время это были классные машинки. В шестьдесят четвертом, шестьдесят пятом? Годы свинга, шестидесятые. Противоугонная система, как у шведских. Такая была у того парня, Саймона Темплара, его называли Святой, у него была такая же белая, нет, не «амазонка», у него была предыдущая модель, «П1800». Более спортивная и все такое. А у нас бизнес, черт побери, это ведь бизнес!

– О чем ты, Десси?

– О коке. Столько коки, и все ожидает сбыта. Мне пришлось быть их посредником, – потому что Ларри меня знал. На случай, если Толстяк решит его провести. И Ларри хотел все это провернуть в Чарнвуде, потому что тут он чувствует себя в безопасности, здесь никто не будет от него нос воротить. Но ты не волнуйся, у меня есть с собой кое-что, если надо будет взбодриться.

– Там, в гараже у Доусона…

– Прости, что так вышло, я для тебя, парень, сделал все, что мог, но Толстяка было не удержать…

– Нет, конечно, тебе спасибо, но ты ничего не мог сделать. Ты знаешь, что Толстяк в тот же вечер изнасиловал Томми Оуэнса?

Делани повернулся ко мне, вытаращив глаза.

– Следи за дорогой, Десси!

Но дорогу он видел. Водителем он был неплохим.

– Да, этот парень такой, сволочь. Я, знаешь, наслышан о Толстяке. Про молодых ребят и все такое. Но со мной он никогда не пытался… Я знал, что он псих, но… что там говорить, сволочь и есть.

– Вот поэтому мы хотим упрятать его понадежней, Десси.

– Мне показалось, ты говорил, что он загремит надолго.

– Действительно надолго он бы засел за убийство советника Маклайама. Ты ведь был с ним в ту ночь, верно? На яхте Питера Доусона?

Дилейни снова повернул голову ко мне и разинул рот:

– Откуда ты…

– Я сомневался – до сих пор. Но тебе нет смысла исчезать, согласен? Ты снабжал Маклайама, тебе он доверял. Его связывали с Толстяком прочие дела. Но надуть его мог только ты. И только ты мог помочь ему передумать.

– Я говорил Толстяку, что доза для нас двоих, я, черт побери, ему это сказал.

Какое-то время мы ехали молча. Наверное, Десси думал то же, что и я: если станет известно, что он снабжал советника наркотиками и то, что был на яхте в ту ночь, он никак не сможет уйти от наказания. Может быть, он и не заслуживает спасения.

На горизонте замаячила станция техобслуживания, я попросил Десси заехать туда. Взял кофе и сандвичи с цыпленком и беконом, и мы остановились у ограды автостоянки, утопавшей в густой зелени, где-то между Рэтмайнсом и Рейнла. Пока мы ели и пили, Десси рассказал, как умер Джозеф Уильямсон.

– План был такой: Питер Доусон позовет этого человека на яхту, предложит ему деньги, объяснит, за что они ему даются: чтобы он не выступал против их планов на гольф-клуб. И еще скажет ему, что Джордж готов списать за это его картежные долги и гарантирует свой голос в пользу любых будущих планов строительства Доусона. А этот человек сказал – не выйдет. Я знал, что он так скажет, он был как… он был настоящим героинщиком, у него было совершенно нереальное представление о себе. Я что хочу сказать: он бесплатно получал героин от людей, про которых знал, что они преступники. Кто еще, черт побери, для него бы его доставал! И он играл, как сумасшедший, который, наверное, думает, что ему сам черт не брат. Долги накапливались. Он такое вытворял, и при этом думал, что остается честным человеком: я, мол, неподкупный, говорю «нет» строительству, я такой, не беру взяток, мне можно доверять. Хочу сказать, черт возьми, это называется самообольщение, понимаешь? Мне он нравился, я бы с ним о многом поболтал: об освобождении, и об ирландском языке, и о Фиане Файл, и обо всем таком… Но в итоге все это был лишь треп, ты понял? Жена была ему как мать, а он вроде такой умный детеныш, но из таких… Знаешь, героинщики, они ведь ждут, что случиться может что угодно, они прячутся от всего: от людей, от правды, от мира, от всего, кроме своего эго. Героин – самый худший наркотик, он позволяет прятать голову в песок… И вот мы тут все сидим и ждем, мы – команда по уговариванию, потому что, если Питер Доусон не смог достать Маклайама снаружи, мы должны достать его до печенок.

– Мы – это кто?

– Я и Толстяк.

– Только вы вдвоем?

Десси кивнул:

– Значит, Питер звонит Толстяку, тот зовет большого Коулма Хайланда, а тот отвозит нас на яхту Питера, туда, в залив, и мы поднимаемся на борт. Маклайам даже не представляет, что происходит, он в восторге от себя, он – на яхте, в летнюю ночь, и тут все его новые друзья, которые позволяют ему делать все, что он захочет.

– А где Хайланд?

– Коулм не поднялся на яхту, но он должен был быть рядом, потому что он выходит на сцену чуть позже. Но где он был, не знаю. И вот я начинаю подбивать клинья, потому что уже понял: Толстяк считает Маклайама чертовым психом. Так что я начинаю: мол, советник то, советник се, и про бизнес-планы Джорджа, и обо всем этом дерьме болтаю, прямо как сука, понял меня? Чтобы Толстяк соображал, что он не может так вот запросто утопить этого ублюдка, ему это с рук не сойдет. И мы пьем все, что нашлось на яхте, это дурацкое… вино, у Питера было на борту. И крэк понемногу, потому что Питер управляет этой дерьмовой яхтой, и мы набираем скорость, и ночь прекрасна, и все такое. Я думаю: все получится отлично, понял меня? Никаких неприятностей. Потом мы увидели купальни, знаешь, бывшие пруды для плавания – там, между Сифилдом и Бэйвью, и Маклайам начинает говорить, что они не собираются кланяться строителям, отреставрируют купальни как общественное достояние, ради детей… – мы все высыпали на борт, получилось, как будто вещал всему миру, все говорил о справедливости, очень красиво, – …как детишки когда-нибудь снова начнут плавать в купальнях Сифилда, потому что море принадлежит нам всем, а не только тем, кто может позволить себе заплатить за все это. Короче, он в восторге от себя, кричит на весь мир, и тут я вижу, что Толстяк завелся, знаешь, головой качает, ногой притоптывает, глаза вытаращил: все это – опасные признаки. Ну, и пока он что-то не предпринял, я подгребаю к Маклайаму: как мол насчет небольшой дозы? И он: «Да, отличная мысль!» Вот мы и пошли вниз, или на нижнюю палубу, как его, черт, там называют, вдвоем с ним, и я зажигаю газ на плите, там на яхте плита есть, и начинаю готовить, чтобы потом разделить на двоих. И я помню, что Маклайам нашел этот синий пластиковый пакет, увидел в нем пачку старых фотографий, не знаю, что там были за снимки, ну, в общем, он начал что-то молоть про них. И тут спускается Толстяк, подпрыгивает, языком прищелкивает, и все такое. И весь в нетерпении принять, сам знаешь, каким он становится в такие моменты. А Маклайам вместо того, чтобы испугаться, как любой нормальный человек, начинает: мол, Толстяк то, да Толстяк се, и сам он возбужден, потому что добился своего, о-о, Толстяк, может, и ты хочешь этого попробовать, о-о, Толстяк, Толстяк, Толстяк… Тот чуть ли не писает кипятком, какие они друзья, и показывает мне взглядом – мол, иди наверх. И глаза отводит. Я ничего не могу сказать. Кто знает, может, он только потрясет дурака за грудки, пошлепает его немного, пока тот не образумится. И ничего ему не сделает плохого.