Джозефина Тэй - Мистификация. Загадочные события во Франчесе

— Саймон, по-моему, успокоился. Как ты думаешь, он часто вспоминает Патрика?

— Думаю, что последнее время он его вспоминает очень часто.

— Это понятно. Но восемь лет — большой срок. Наверно, даже брат-близнец, которого потерял в тринадцать лет, становится смутной тенью.

Беатриса задумалась. Стал ли Патрик смутной тенью и для нее? Мальчик со всегда серьезным лицом и добрым сердцем. Через месяц он вступил бы во владение поместьем. Она попыталась представить себе его лицо, но увидела только нечто расплывчатое. Он был мал ростом, казался моложе своих лет, а в остальном у него была типичная фамильная внешность. Если и было сходство, то не столько с Саймоном, сколько со всеми Эшби. Собственно говоря, она помнит о нем только то, что у него было серьезное лицо и доброе сердце.

Доброе сердце — это вовсе не мальчишеская черта.

Саймон может проявить этакую небрежную щедрость натуры, но только в том случае, если ему это ничего не стоит. Патрик же был из тех добрых людей, которые снимут с себя последнюю рубашку.

— Зря мы, наверно, разрешили захоронить тело там, где его выбросило море, — грустно сказала Беатриса. — Его похоронили, как нищего.

— Но Беа, это тело пробыло в воде несколько месяцев. Нельзя было даже определить, мальчик это или девочка! И это так далеко отсюда. Туда выбрасывает всех утопленников с атлантического побережья. Зачем терзать себе душу, думая, что…

Нэнси растерянно умолкла.

— Да-да, ты совершенно права, — взяв себя в руки, твердо сказала Беатриса. — Не надо давать волю мрачным мыслям. Налить еще кофе?

Наливая кофе, Беатриса решила про себя, что как только Нэнси уйдет, она отопрет ящик в своем письменном столе и сожжет эту несчастную бумажку — последнюю записку Патрика. Хотя она не доставала и не перечитывала ее уже несколько лет, у Беатрисы не поднималась рука уничтожить эту последнюю память о Патрике. Какая чушь! С тем же успехом можно сказать, что это память об отчаянии, которое водило его рукой, когда он писал: «Простите меня, но я больше не могу. Не сердитесь. Патрик». Да, надо достать записку и сжечь ее. Конечно, от этого его последние слова не сотрутся из памяти, но тут уж ничего не поделаешь. Они навсегда запечатлены у нее в сердце. Округлые буквы, тщательно выведенные его любимым вечным пером. Весь Патрик тут — просит прощения за то, что решил расстаться с жизнью.

Нэнси, которая видела по лицу Беатрисы, что ту одолели горькие мысли, сказала как бы в утешение:

— Говорят, если человек бросается в воду с большой высоты, он тут же теряет сознание.

— Я не думаю, что он бросился в воду с утеса.

— Да? — ошеломленно отозвалась Нэнси. — Но ведь записку нашли наверху. То есть куртку с запиской в кармане. На вершине утеса.

— Ну и что же? Рядом тропинка, которая ведет вниз.

— Так что же, по-твоему, произошло?

— Я думаю, что он уплыл в море.

— То есть плыл, пока не выбился из сил и не утонул?

— Да. Когда Билл с Норой доверили мне детей, а сами уехали отдыхать, мы несколько раз спускались по этой тропинке и устраивали пикник на берегу моря: купались, фотографировались. И как-то раз Патрик сказал: «Самый лучший способ умереть (по-моему, он даже сказал: «прекрасный способ умереть») — это заплыть далеко в море, так далеко, что не будет сил вернуться». Он сказал это так спокойно, как будто размышлял на отвлеченную тему. А когда я заметила, что все равно придется тонуть, и это совсем не легкая смерть, он ответил: «К тому времени так устанешь, что будет все равно. Просто уйдешь под воду». Он очень любил море и воду.

Беатриса помолчала, потом впервые высказала вслух мысль, которая мучила ее все эти годы:

— Я все время думала: а вдруг, когда у него уже не оставалось сил плыть, ему захотелось жить?

— О нет, Беа, не надо!

Беатриса искоса глянула на красивое лицо Нэнси.

— Да, нет смысла травить себе душу. Забудь, что я говорила.

— Теперь мне уже непонятно, как я могла столько лет о нем не вспоминать, — с удивлением проговорила Нэнси. — Когда загоняешь страшные мысли в подсознание, самое ужасное, что они потом оттуда выскакивают свеженькие, словно из холодильника. Они не успевают покрыться налетом забвения.

— По-моему, многие уже забыли, что у Саймона был брат-близнец, — сказала Беатриса в оправдание Нэнси. — И что Саймон не всегда был наследником. Во всяком случае, с тех пор как зашел разговор о праздновании совершеннолетия Саймона, никто ни словом не обмолвился о Патрике.

— А как ты думаешь, почему Патрик не смог пережить гибель родителей?

— Понятия не имею. Я ничего такого не замечала. Конечно, поначалу все дети чуть с ума не сошли от горя. Ходили как убитые. Но все как будто горевали одинаково. Патрик ничем не выделялся. У него был какой-то оглушенный вид. Но отчаяния я в нем не видела. Как-то он меня спросил: «Я теперь правда хозяин Лачета?» Казалось, это просто не умещалось у него в сознании. Саймона, помню, это раздражало. Саймон уже тогда блистал талантами и умом. Мне кажется, что Патрика придавила эта тяжесть — остаться без родителей и еще оказаться хозяином Лачета. Видимо, у неге не хватало сил вынести угнетавшую его ответственность, и он решил… уйти.

— Бедный Патрик! Как я могла его забыть!

— Пошли, я дам тебе яйца. И не забудь сообщить мне адрес Алекса. Нельзя же, чтобы кто-то из Ледингемов остался без приглашения.

— Я его обязательно разыщу и позвоню по телефону. Как твоя новая горничная, хватит у нее мозгов правильно его записать, если тебя не будет дома?

— Кто ее знает.

— Я ей продиктую по буквам. И не забудь, что в театре он известен как Алекс Лодинг. — Нэнси взяла корзинку с буфета. — Интересно, приедет он или нет? Давно уж он здесь не показывался. Сельская жизнь ему не по вкусу. Но вряд ли он оставит без внимания такое событие, как совершеннолетие Саймона.

Алекс Лодинг действительно не оставил без внимания это событие, но внимание его приняло весьма своеобразную форму. Примерно в то время, когда Беатриса спрашивала у Нэнси его адрес, он прилагал энергичные усилия, чтобы это событие не состоялось вовсе. Правда, не очень успешно.

Дело происходило в ресторанчике «Грин мэн». Алекс сидел за столиком с неким молодым человеком. Собственно, его можно было бы назвать юношей, даже мальчиком, если бы не его немногословие и сдержанность, которые отнюдь не свойственны очень молодым людям. На столике стояли тарелки с остатками обеда.

Искоса поглядывая на юношу, Лодинг налил себе кофе и положил в него три ложки сахару. Молодой человек крутил перед собой почти пустую кружку из-под пива, причем не машинально, а, видимо, совершенно сознательно.

— Ну как? — наконец спросил Лодинг.