Елена Сулима - Московские эбани

— Ломай дверь! — крикнула Виктория срывающимся голосом и бросилась к другой двери — квартира этих соседей соединялась балконами с той, из которой шел газ.

— Скорее, как зовут бабушку? — пронеслась она мимо соседки, открывшей дверь.

— Какую бабушку, какую бабушку? — недоумевала соседка, сама уже давно прабабушка. — Бабушка давно умерла, — догадалась, спеша за Викторией к балкону. — Там теперь молодая поселилась. Да что вы делаете?! У меня же балкон заклеен! Но услышав в ответ — короткое: "Газ", — помогла отодрать дверь балкона.

Виктория, даже не вспомнив, что боится высоты, даже не оглядываясь на эту высоту, по карнизу балкона перелезла на другой.

— Там Зина. Зинка теперь-то живет. Вот мученица-то! Ой!.. Что ж наделала-то мученица! — неслись ей вслед причитание соседки.

— Скорую вызывайте! — Виктория, разбила стекло, просунула руку сквозь раму и открыла балконную дверь Зинаиды.

Свет включить не решилась, и пошла, натыкаясь на предметы, опираясь о стену. Не дыша, вышла в коридор, вошла в кухню — там распахнула окно. Увидела абрис газовой плиты. Все четыре конфорки включены, но не зажжены. Она выключила их и оглянулась — маленькая женщина словно спала, сидя на табуретке. Руки на столе, в них лицо, как в гнезде. Виктория встряхнула её за подмышки и поволокла в коридор. От газа кружилась голова. Пока волокла, спотыкалась об игрушки, детские ботиночки. "Дети! На них не хватит сил!" вспыхнула мысль. Виктория скинула на пол коридора обмякшую самоубийцу, подбежала к входной двери, в которую глухо ломился Вадим. Распахнула её.

— Тащи её ко мне! — просипела, боясь вздохнуть отравленного воздуха, и увидела, как отпрянул Вадим, лицо его побледнело, вытянулось в гримасе брезгливости и страха.

Но некогда!.. Виктория уже неслась в комнаты, где должны быть дети. Глаза её привыкли к темноте, абрисом различая мебель. В первой комнате она никого не заметила. Распахнула окно, бросилась в следующую и почувствовала предательскую мягкость в суставах, все тело её было готово обмякнуть и сползти по стене. "О нет!" — Оттолкнулась спиной от стены. На детской кроватке спал вроде бы ещё живой ребенок.

Девочка у нее, дочка! — кричала через шерстяной платок, соседка.

"Кажется, соседку зовут Марья Ивановна" — с плывущим сознанием Виктория переложила ей на руки маленькое тельце лет трех, а быть может и пяти. Глотнула свежего воздуха из окна и снова бросилась в комнату. Но там больше никого не было.

Скорая приехала нескоро.

Когда соседи, понабежавшие в столь поздний час, откачали их совместными усилиями, словно утопших. Женщина и её дочь начали приходить сознание.

Причитание Марьи Ивановны: "Преступница. Ладно, себя, за что ж дитё-то порешила?!" — пилили душу Виктории.

— Если вы скажете врачам, что это было самоубийство — её посадят, обрела трезвость Виктория, когда плотность их укоров стала невыносимой: Девочка останется сиротой. Скажем, что все это случайная оплошность. Мать была… — Виктория не договорила, — подумав о предсмертной записке, побежала в злополучную квартиру. Воздух проветрился. Включила свет.

Боже, как переполняет жилище ненужными вещами бедность! Всюду, по полу коридора, детские игрушки вперемежку с обувью, в углах комнат груды детской одежды, видимо отданные за ненадобностью такими же, как и хозяйка, матерьми-одиночками. Но, увы, эта нищенская круговая порука не спасла. На кухне не было продуктов. Не было их ни в холодильнике, ни на столе, лишь в мойке: тарелки да кастрюлька со следами манной каши. Записка оказалась прилепленной жвачкой к входной двери. "Все равно мы никому не нужны".

Виктория сорвала записку и порвала на мелкие клочки.

С возвращеньицем вас! — Увидела впритык опухшую от сна ли, похмелья физиономию соседа.

— Какая женщина! Какая женщина! Только в Париж! — Слышался глуховатый тембр Вадима из её квартиры. Он носился броуновским движением, ни в чем не принимая участия, мешаясь на пути идущим за стаканом ли воды, мокрым полотенцем…

— Я… я больше не могу!.. Не могу этого видеть! — Бубнил под нос Вадим, чувствуя себя здесь совершенно никому ненужным, и хватал, Викторию за руки, тряс их, и сам сотрясаясь в тихой истерике: — Ты можешь все! Все! Какая ты!.. Т-только в Париж!

Она смотрела на него, словно не видя и, стряхивая его руки со своих запястий, продолжала сем-то заниматься. Он вставал у неё на пути. Она отодвигала его, словно предмет. А тем временем между ними шмыгали и верещали соседки, врачи осматривали отравившихся.

— Только в Париж! — и смолк, понял, что выглядит глупо, насупился, возбужденно заходил по коридору взад вперед.

Врач спросил — есть ли сопровождающие в больницу. Впрочем, что это были за врач?! Юноша и два ещё более юных санитара.

Капельницу! Капельницу! — требовала Виктория, сопровождая в машине скорой помощи ребенка.

— Подождите, — сохранял спокойствие молодой пухлощекий врач, — Что вы так нервничаете? Привезем их в больницу, там разберутся. Мы же не знаем какая у них группа крови.

— Гоните физраствор! — грубо потребовала она.

— Я, между прочим, второй Мед оканчивал — неуверенно, как бы предлагая представиться, сказал врач.

— Очень приятно. Так… подушка с кислородом у вас все-таки оказалась. Сколько стоит ваш физраствор?! Не в цену же жизни?!

— А вы где учились?

— В Рио-де-Жанейро — не моргнув и глазом, сморозила чушь Виктория, но тут же появился физраствор. Заработали капельницы.

В час ночи Виктория вернулась домой и обнаружила в своей постели мирно спящего Вадима. Как член языческой системы мировосприятия, которая пропитала её вместе с тропической влагой за время жизни в весьма странных странах, даже для русского, не обделенного фантазией, человека, она застыла над ним вычисляя — какой у него бог и что он позволяет ему, а что запрещает. И вдруг поняв, что дело не в богах, а в их отсутствии, взорвалась примитивно по-женски, вспомнив свои типичные мытарства русской женщины ещё раньше, в глубоком, почти забытом прошлом, но здесь же — в России:

— Наглец! — она сорвала с него одеяло.

— Ты что? — уставился на неё непрошеный гость так, словно это она обнаглела и выгоняет его среди ночи из собственной постели.

В немом изумлении она смотрела на него. Он натянул на себя одеяло и, отвернувшись к стене, спокойненько засопел.

Виктория вырвала подушку из-под его головы.

В ответ Вадим ухватился за уголок подушки, потянул, перехватил её за локоть и потянул на себя уже не подушку, а саму Викторию.

Она упала на постель рядом с ним, он обнял её свой мошной ручищей и, прижав к подушке, пробурчал:

— Спим до девяти. Я будильник поставил. Не буди меня больше.

Чуть не задохнувшаяся Виктория взбрыкнула ногами, вырвавшись из удушливого мужского плена, вскочила: