Павел Стовбчатый - Записки беглого вора. Для Гадо. Побег

— Не будь бабой! — прикрикнул он на меня и напомнил об автомате: — Автомат солдата останется у меня, таков уговор. А с ним мы кое-что сможем.

— Лес?

— Возможно.

— А ты уверен, что его отдадут?

— Кто?

— Тот, кто будет стрелять.

— Он только выстрелит в него, на вышку полезу я…

— И если он промахнётся или ранит солдата, то…

— Да. Первая пуля — моя, как и всякая другая с соседних вышек. Теперь все ясно? — процедил Гадо сквозь зубы и оглянулся вокруг.

Я молча кивнул, продолжая переваривать услышанное. Конечно же он не зря напомнил об уговоре, теперь я начинал понимать игру. Они разделили обязанности между собой. Но какая роль отводится мне?..

Гадо — порядочный арестант, крутился с ворами, но где гарантия, что он не берёт меня в лес как «баранчика»? От этих «зверей» можно ожидать чего угодно, а Гадо явно не подарок, к тому же мы никогда не были приятелями. Ради компании, мол, вдвоем легче и веселее?.. Может быть, это логично и здраво — один не воин. С «баранчиком» я, конечно, переборщил, не те времена, не Колыма, мать её! Он прекрасно знает, что у меня всегда водятся деньги… Если нас будут ждать, спички, супы и чай не проблема. Пакетное не много весит, на нем можно протянуть и месяц. Вопрос — кто будет ждать? Его родственник? Вряд ли. Поселковые менты сразу засекут чужака, если он приехал не на свидание. Здесь все как на ладони. Тогда кто? За приличную сумму можно найти человека со стороны, но такой «жидкий» тип запросто может «попахать» и на ментов… Причем без особого риска и последствий для себя — мы же как в консервной банке…

Мысли буквально мелькали в моей голове, но вместе с тем я сознавал, что ни одна из них не успокоит меня до конца.

Гадо терпеливо ждал следующего моего вопроса, но его не последовало. Серьезный человек предоставлял мне шанс, и я не хотел выглядеть в его глазах фраером и торгашом. Мне было по-настоящему страшно. Какие-то «предсмертные» предчувствия вдруг заговорили во мне в полную силу, и я не знал, как от них отделаться. Гадо украдкой наблюдал за мной, чертя палочкой по земле. Мы сидели на корточках за соседним бараком, где почти никто не ходил. Он вызвал меня всего полчаса назад и специально привёл в это место. Я ещё мог отказаться, ещё мог… Это было бы честно, хотя и унизительно для меня.

В конце концов, мне не так уж плохо жилось в зоне, если не считать времена, когда я сидел под замком в камере. Я давно привык к размеренной и монотонной лагерной жизни, а деньги, которые я успешно наигрывал месяц за месяцем, позволяли мне иметь в зоне то, чего не имели многие вольные. Единственное, чего мне не хватало, так это баб, но и их я умудрился поиметь несколько раз за последние пять лет. «Трешницы» смотрелись здесь на десятку и пахли, как настоящие королевы, хотя были слегка грязны и замызганы, как и подобает дешевым шлюхам.

Из открытой форточки рядом с нами вылетела пустая консервная банка и шмякнулась о кирпич. Неприятный звук снова вернул меня в реальность. Гадо встал, я тоже.

— Не бойся. Смерть не так страшна, как кажется, — сказал он и похлопал меня по плечу. — Ты немного моложе меня и не думал об этом как следует. Просто исчезновение мысли, и все. Тело как бревно… Остается гнить, а тебя нет. Ты — это твои мысли, мышление, но не тело. Нет мыслей, нет ничего. Мы не подохнем, верь мне. Я знаю, тебя интересует, зачем я беру тебя с собой… Вдвоём проще. Ехать тебе некуда, мы будем идти к одной цели, вот и все. Не оставляй никаких записок приятелям, узнают и так.

Гадо ещё раз пристально посмотрел мне в глаза и пошёл мимо, в сторону своего барака.

До восьмичасового вечернего развода на работу оставалось четыре часа с лишним. Я вернулся в барак, но никак не мог сосредоточиться и прийти в себя после состоявшегося разговора. Благо дело, мои приятели были на бирже и никто не мог спросить меня, о чем я толковал с Гадо почти час. Им наверняка показалось бы это странным, а мой уклончивый и невразумительный ответ ещё больше бы заинтриговал их. Мы знали друг о друге почти все, и ни одна деталь не проходила мимо наших глаз просто так. Лагерь, как ничто, учит человека подмечать все и сразу, если ты не лох и претендуешь на место под солнцем в этом темном царстве теней. Я прилёг на койку, но долго пролежать не смог. Через какие-то считанные часы мне предстояло лезть под пули, которые оставляют огромные дыры в теле на вылете!

Я знал это только из рассказов очевидцев, но сам никогда не видел этих дыр. Мне не хотелось думать о страшном, я попытался переключиться, однако ничего не вышло. Мысли вновь и вновь возвращали меня к сердцу, как будто именно оно, а не другой орган должно было разлететься на куски от прямого попадания охранника. Я вспомнил слова Гадо, его замечания о смерти и не нашел в них ничего утешительного. Возможно, я действительно еще не дозрел, не дорос до естественного и спокойного восприятия этого заключительного акта всякого существования. Ха! Ведь это только его слова, а как он чувствует и думает на самом деле?.. Или как он будет думать завтра, через месяц? В человеке все ежесекундно меняется, как в игре, и то, что греет сегодня, завтра буквально заморозит до основания. Я уже это проходил. В этой жизни нельзя никому верить, ибо точно не знаешь, какая вера будет завтра в тебе и что ты увидишь одними и теми же глазами.

Он ошибся, я думал о смерти не раз, еще как думал! О собственной и о чужих, об убийствах и призраках… Я даже читал литературу об этом, которая после перестройки хлынула в лагеря потоком. Умирать легко только под наркотой либо вдрызг пьяным. Но я принципиально не употреблял наркотиков, из честолюбия и по причине неминуемой зависимости, которая появляется в процессе, когда ты входишь в «систему». Настоящие блатюки не уважают наркошей, они умны, они правят, а не опускаются до уровня раба кайфа. Я хотел править этой «дикой дивизией» отпетых живодёров и дебилов с претензией на блат, которые даже не догадывались о том, что они всего лишь пешки и шестерки в большой игре… Они стремились к блату и званию вора в законе, как глупые мотыльки, летящие на огонь. Они не понимали, что Вором нужно родиться, им казалось, что таковым можно стать, приложив немного сил и хорошенько изучив «понятия». О, как они были наивны, эти молодые и старые идиоты, верящие в земную справедливость и какую-то особую, нашу правду!

Я никому не высказывал своих потаенных мыслей — это было слишком опасно, но зато меня не провел бы на мякине и сам апостол Павел. Я слишком хорошо изучил человеческую, животную породу, чтобы кого-то идеализировать или перед кем-то преклоняться. Всякая тварь, в том числе и я, подвержена влиянию собственной натуры, а мысли и убеждения — ничтожны и изменчивы. Это главное правило жизни я усвоил, как «Отче наш», и не скажу, чтобы оно хоть раз подвело меня на протяжении долгих и нудных лет. Кто-то из двух должен умереть, кто-то из двух должен украсть и обмануть, кто-то должен быть сильнее и опытнее — вот и все, что дано всякому человеку. Не важно, кто из нас умрёт, — природа от этого не пострадает. Важно то, что если не я, то ты, если не ты, значит, я. Мирное, справедливое сосуществование людей возможно только в романах, да и то когда автор глуп как последняя лошадь, жующая свой вечный овёс.