Фридрих Незнанский - Операция Фауст

Сообщаю также о том, что с помощью Голама Нираки и его партизан нам удалось спасти от гибели следователя Турецкого. (Он был выкраден спецназовцами и брошен в тюрьму. При попытке преступников убить Турецкого, не пожелавшего вступить в контакт с генералом Серым и прекратить расследование в отношении Ивонина, мы были вынуждены ликвидировать Владимира Ивонина и его сообщника Цегоева.)

В связи с тем, что дальнейшее пребывание нашей оперативно-следственной группы в Афганистане опасно для жизни членов бригады, принято решение свернуть работу в ДРА и вернуться в Москву.

Прошу уничтожить данное спецдонесение после ознакомления с ним.

Ст. инспектор МУРа капитан милиции В. Грязнов» 23 июня 1985 года

— Интересно, этот Троян —тоже «укушенный»?

—Я думаю, мы узнаем это в Москве, когда проявим пленки. — Грязнов указал большим пальцем вверх, где на полках ручного багажа лежал чемоданчик Жукова... — У-ух! Опять воздушная яма. Не люблю я эти ямы, Сашок. А уши у тебя закладывает? Нам еще часа два лететь. Скорее бы, к лешему, приземлиться.

— Может, выпьем чего? Я, между прочим, обед проспал.

—Крепкие спиртные напитки на борту самолета употреблять запрещено, —донесся хрипловатый баритон Жукова с плохо скрытой ноткой сожаления.

—Можно взять пару бутылок рислинга,—о живился Бунин, как будто бы он не храпел только что, точно медведь в берлоге.

При помощи стюардессы-сержанта мы устраиваем пикник на борту авиалайнера: опрокинув спинки сидений, импровизируем стол, берем три бутылки рислинга (в развитие ценного предложения Бунина), а сержанточка притаскивает четыре порции холодной курятины и песочные пирожные.

Ныряя в воздушные ямы и прорываясь сквозь плотные облака, мы разрабатываем план дальнейшего расследования. Через час выясняются два обстоятельства: во-первых, нам требуется еще одна, нет, две бутылки рислинга, а во-вторых, наш самолет в связи с сильной грозой в районе Москвы произведет посадку на военном аэродроме под Калинином'. Приходится внести в план расследования некоторые коррективы, и мы попадаем в Москву только к десяти часам вечера, проболтавшись три часа в электричке с конечной остановкой на Ленинградском вокзале, откуда я и звоню Меркулову. Выслушав мой короткий рапорт, изредка прерываемый икотой (следствие воздушных ям или — по предположению Жукова — кислого вина) Меркулов предлагает всем хорошенько отдохнуть и явиться завтра в прокуратуру к двенадцати часам.

Вот так, не зажигая света, в одних носках пройти через комнату к креслу, по дороге нажав на кнопку магнитофона. Я дома. Как давно я здесь не был! Месяц, год? Не надо пороть сентиментальную чушь, Турецкий. Всего два дня. Даже пыль не скопилась больше обычного на полированных подлокотниках. Два дня?! Я опустил руку на телефон. Позвонить маме? Сказать, что я жив? Она даже не знает, что я куда-то уезжал. Трубка тихонько дрогнула под ладонью — звонок. Прежде чем ответить, я подумал: и не надо орать в мембранное отверстие, как в Кабуле, а просто снять трубку и спокойно сказать:

— Слушаю.

И я услышал низкий грудной голос.

— Ты приехал.

— Как хорошо, что ты здесь... Нет, как хорошо, что я здесь, — лепетал я какой-то вздор, обнимая прохладное тело Ланы, — я думал, что я никогда, что ты никогда, что мы никогда больше не увидимся.

Мне очень хотелось рассказать ей о кабульских приключениях, хотелось, чтоб она меня пожалела — как солдатка израненного мужа. Грязнов тогда сказал — она равнодушная, а я подумал: неправда, просто гордая. А может, и то и другое вместе? Нет, я не знал, какая она. Я вообще ничего о ней не знал. Я только знал, какие у нее сильные, требовательные руки, я знал, что она самая красивая женщина на свете, каких у меня никогда не было и не будет.

Я закурил сигарету. Лана приподнялась на локте.

— Теперь я знаю, почему ты не зажигал света.

Она смотрела на мою щеку, где красовался огромный фингал.

— Это украшение стоило тех сведений, которые завтра я доложу Меркулову.

— Завтра воскресенье.

— Не важно... В двенадцать мы собираемся в прокуратуре. Ты знаешь, мы, в общем, расследовали обстоятельства убийства Ким.

Я почувствовал, как напряглось ее тело.

—Ты нашел убийц?

Нет, она не равнодушная. Я увидел, как в темноте блеснули ее глаза — два изумруда.

— Одного.

— А сколько их было?

— Понимаешь, это сложная история. — Понимаю. Следственная тайна.

Я усмехнулся. Вообще-то она была права.

Лана откинулась на подушку и прикрыла глаза. И снова стала далека от меня, как и прежде, как в тот день, когда я впервые увидел ее на улице: вот она вошла в метро и скрылась навсегда... Я почти со страхом ждал, что она сейчас как всегда скажет: «Я пойду»...

Она посмотрела на часы и выскользнула из-под моей руки.

— Я пойду...

Я закрыл глаза и увидел себя высоко над желтой землей. Еле слышно прикрылась за Ланой дверь, и, засыпая, я опять услышал, как когда-то, звуки гимна. Ровно полночь... Если верить пифагорейцам, все в жизни повторяется. И ты не можешь вспомнить, когда уже так было. Ты знаешь точно, чувствуешь, ощущаешь—вот точно так все было, но не можешь вспомнить — когда же: вчера? год назад? в предыдущей жизни? Вот так же тихо она сказала: «Я пойду», неслышно закрылась дверь, и сквозь сон я слышал далекую мелодию надоевшего гимна.

В котельной было влажно, душно. Мы с Буниным карабкались по мокрой и горячей лестнице. Вот лестница кончилась, и мы повисли в воздухе, еще минуту — и мы свалимся в полыхающую огнем огромную воронку. И тогда зазвонил телефон. Я хотел крикнуть Бунину — не снимай трубку, здесь нет телефона! — и проснулся. Я зажег свет. Двадцать минут первого. Телефон молчал. Показалось? Я встал, прошел на кухню, взял новую пачку сигарет. Кто-то стоял у входной двери, переступая с ноги на ногу. Я достал туристский топорик и рывком распахнул дверь. На пороге стояла Ирка Фроловская. У нее было такое лицо, что излишне было спрашивать «что-нибудь случилось?». И так было ясно, что что-то случилось.

— Саша, там кто-то залез в твою машину. Я тебе звонила из будки, у тебя телефон не отвечает. Ты извини, что я к тебе врываюсь, но...

— Ты звонила в дверь?

— Ну да, минут пять.

Мы с Иркой помчались вниз — лифт в нашем доме после двенадцати часов на спуск не работает. Я как был—босиком и в одних трусах выскочил на Фрунзенскую набережную. Мой «Москвич» одиноко стоял около дома.

— Они, видно, убежали, — запыхавшись, говорила Ирка, — знаешь, они засунули такую металлическую пластинку с дырками в окно, между стеклами и дверью. Я скорее к телефону, к магазину «Тимур». Звоню, звоню...

— Да, у меня телефон был отключен.

Я открыл дверцу автомобиля, осмотрел внутренности — все было на месте — приемник, эфэргэшный замок - секрет, в бардачке мои перчатки и технический паспорт. Я открыл капот — вроде все в порядке.