Лин Гамильтон - Мальтийская богиня

Я убедился, что теперь пришло время выйти из подполья, выступать на публичной арене и осуществлять политические реформы. Это решение я принял благодаря тебе. Твой оптимизм и вера в то, что справедливость восторжествует, заставили меня надеяться, что я в силах изменить что-то в нашем обществе. И если люди искренне понимают назревшую необходимость в переменах, они тоже поддержат реформы. И поскольку я верю в политическую борьбу, то вряд ли смогу одновременно продолжать наши отношения. Я не могу увязать эти два аспекта моей жизни. Моя жизнь и культура очень отличаются от того, чем живешь ты, и, как ты знаешь, я не верю, что можно жить наполовину. Я должен выбрать ту дорогу, которая принесет пользу моему обществу, а не мне лично.

Думаю, ты не обрадуешься тому, что мне пришлось сказать тебе, — вероятно, я взял на себя слишком большую смелость. Если ты что-нибудь поймешь из этого письма, так это мою любовь к тебе.

Пожалуйста, прости меня и постарайся понять.

Той ночью я много раз перечитывала его письмо. Душевная боль была настолько сильная, что я не могла даже плакать. В конце концов, я отложила его в сторону. Нет, Лукас, ты взял на себя не слишком большую смелость, подумала я. Я постараюсь тебя понять, но я не знаю, смогу ли простить.

Наконец я открыла таинственное письмо.

Дорогая Лара!

Думаю, могу обращаться к вам именно так? Я надеюсь, что мое письмо найдет вас в целости и сохранности. Если верить газетным сообщениям, вы прошли через тяжелые испытания, за которые я некоторым образом несу ответственность, хотя считаю, что мои действия не стали прямой причиной ваших страданий.

Возможно, то, что случилось, — цепь трагических совпадений, но ваша жизнь подвергалась опасности, и это печалит меня гораздо сильнее, должна вам сказать, чем само деяние.

Я не собиралась это делать. На счете в швейцарском банке лежат деньги, отложенные моим отцом на крайний случай, поэтому я не могу сказать, что я без гроша в кармане, хотя мой нынешний финансовый статус далек от привычного благоденствия.

Я скитаюсь по белу свету, желая затормозить свой бег на минуту и поведать вам, что должна. Возможно, мне следует начать с самого начала, по крайней мере, с того места, где началась моя жизнь, когда я встретила Мартина Галеа. До этого я была неуклюжей, домашней, болезненно застенчивой женщиной, которая боялась всего в жизни. Я познакомилась с ним, работая в библиотеке университета Торонто, но не штатным библиотекарем. Женщины из семьи Маклин не работают и не ищут средств к существованию; по мнению моего отца, это ниже достоинства «леди». Я делала это из миссионерских побуждений, считая приличествующим занятием для женщины со средствами.

Моя мама умерла, когда я была маленькой. У меня остались весьма смутные воспоминания о ней, зато я храню ее портрет — один из двух предметов, которые я захватила с собой. Мама была красивая, а я, к сожалению, пошла в отца, и внешностью тоже. Я стала настоящим разочарованием для него. Моим воспитанием занималась домоправительница — довольно сурового вида женщина с ограниченным воображением. Затем потянулась вереница наставниц, о которых и вспоминать не хочется. Никто из них не интересовался мною как человеком, и у каждой были определенные постулаты насчет того, что мне следует делать и о чем следует думать.

Несмотря на свои разочарования, отец не жалел средств на мое образование, нанимал известных педагогов, отправлял на каникулы в великие очаги культуры. Лет в двадцать с небольшим он послал меня в Европу учиться в художественную школу. И тогда я открыла для себя Италию и, что характерно, открыла для себя архитектуру.

Один из моих профессоров по изящному искусству, бывало, говорил, что мир делится на два типа людей — тех, кто любит Венецию, и тех, кто любит Флоренцию. И я понимаю, что он хотел этим сказать. Я остаюсь равнодушной к Венеции: несмотря на все ее великолепие, она дает ощущение надвигающейся темноты и опасной сырости, напоминает влажные простыни после полуденного запретного совокупления.

Но Флоренция — ах, Флоренция! Для меня это город, где торжествуют порядок и здравомыслие не в застывших формах, а в процессе достижения величия. Эти портики со струящимся солнечным светом в совершенных узорах между абсолютно пропорциональными колоннадами были самыми прекрасными урбанистическими пространствами, которые я когда-либо видела. Я бродила по улицам, завороженная пышными парящими куполами Брунеллески, обширными площадями — моими любимыми. Сантиссима Аннунциата — абсолютно мягких пропорций — самая красивая площадь, думаю, во всем мире.

Но я снова отвлеклась. После Флоренции я безумно хотела работать архитектором, но отец не разрешил. Вы можете сказать, что в наше время и в таком возрасте женщины должны делать то, что хотят. В конце концов, это не викторианская Англия. Но я не имела мужества не повиноваться, особенно отцу. По прошествии времени он оказался прав, но по другим причинам. Мне не хватало необходимых архитектору качеств — непоколебимой веры в свои силы. Поскольку отец не позволил мне быть архитектором, я стала поклонницей архитектуры. Я работала по собственной инициативе в библиотеке архитектурного факультета, иногда пристраивалась в последних рядах аудитории, чтобы послушать лекции светил, просиживала в кафетерии, слушая разговоры студентов о своей работе.

Однажды, когда приводила в порядок книгохранилище, я услышала доносящееся из кабины для научной работы дыхание спящего человека. Подойдя поближе, я увидела самого прекрасного мужчину, которого когда-либо видела в жизни. У него были идеальные черты лица, темные ресницы, а под ними веснушки, совершенной формы нос, скулы гладкие, как мрамор. Одним словом — греческий бог во плоти. Голова его покоилась на согнутых руках, а под ними я увидела наброски, над которыми он трудился.

Я сидела и смотрела на него несколько минут, просто наблюдала, как он дышит, пока он не проснулся. Увидев меня, он очень смутился. Чтобы сгладить неловкость, я спросила его, над чем он работает, и он показал мне рисунки. Они были великолепны, как и он, а его энтузиазм к своей работе был очевиден. Он выглядел очень усталым, и я неожиданно для себя самой пригласила его выпить чашку кофе. Сначала он отклонил мое предложение, затем, извиняясь, засмеялся и признался, что у него нет денег. Я сказала, что деньги для меня не проблема.

Мы пошли в маленькое кафе недалеко от университета — кафе-кондитерскую в Уорвилле. Знаете? Ему не нужно было притворяться, он от природы был обаятельным, какой не могла быть я. Он рассказал мне о своей страсти к архитектуре, к занятиям, о том, как он хотел прославиться на весь мир и думал, что сможет все преодолеть. Однако он может вылететь из университета, так и не получив диплома, потому что не может продолжать учебу без очередного взноса.