Дмитрий Вересов - Ворон. Тень Заратустры

Частенько с наступлением сумерек прогуливающиеся парами, семьями замечали одинокую фигуру высокого черноволосого мужчины. Он быстро шел, чуть припадая на ногу, через весь город. К площади Куйбышева возвращался затемно, под руку с обворожительной женщиной. Совсем юная, она без умолку щебетала, выкладывая в мельчайших подробностях все новости дня; он же слушал, чуть склонив голову набок. Его разноцветные глаза – так казалось со стороны – были полны участия, будто он переживал в эти минуты все случившееся с ней сегодня.

У Наташи Скавронской заканчивались вечерние лекции, ее встречал муж – солидный мужчина, что, в глазах ее сверстниц, в основном незамужних, представлялось чрезвычайно романтичным, особенно эта его легкая хромота. Инженер, несмотря на свой зрелый возраст, оказался для всех ее подружек человеком компанейским. И хотя в глаза его называли по имени и отчеству, за спиной звали – Пиратом, иногда даже в присутствии Наташки. И ей это льстило, так что с легкой руки общительных студенток-филологов прозвище к Антону Адамовичу прилепилось крепко, и скоро его начали так именовать и на службе – в локомотивном депо. Перед сессией девчонки пропадали у Скавронских, благо у них была своя двухкомнатная квартира. Говорили, что Антон получил ее по инвалидности, но те, кто знал его поближе, отрицал это. Аргументом, свидетельствующим обратное, служила история водительских прав Пирата.

Вскоре после того, как Скавронского перевели на Сталинабадский участок дороги, отделенческий профсоюз выделил ему место в льготной очереди на собственное транспортное средство. Однако вместо того, чтобы поблагодарить кого надо, инженер от льгот отказался. Список, естественно, уже было не переписать, но сдавать экзамен в Госавтоинспекции Антон пошел на общих основаниях. Когда дело дошло до выдачи прав, кто-то в управлении неожиданно обнаружил, что по медсправке он должен был проходить обучение на специально оборудованном автомобиле. Инспектор Капустин, принимавший у Антона вождение, решил, что его разыгрывают. Почувствовав себя уязвленным в глазах государственной комиссии, он всерьез взъярился:

– Ты что это из себя Маресьева корчишь? Как советский человек, ты обязан понимать, что водить обычную машину ты не можешь.

– Почему – «не могу»?

– Потому что ты – инвалид! – Инспектор потрясал медицинскими бумагами Антона, энергичная жестикуляция призвана была изобразить свирепость, но, заметно театральная, она была предназначена для членов комиссии.

Как же Капустину хотелось поставить решительную точку! Мораль и закон вдруг раздвоились в его сознании: как следует поступать в данной конкретной ситуации, он твердо не знал. Такое с ним происходило крайне редко, да и то – в области непонятых желаний, когда не совсем четко себе представляешь, чего же больше хочется: цветов или, может, врезать кому-то по роже.

– Все, Скавронский! – раздраженно отрезал Капустин. – Хватит прений!

Антон психанул. На скулах заиграли желваки, лицо побелело. Тяжело опустив кулак на стол, он разжал пальцы, встал и пошел к двери. Вдруг остановился и оглянулся на сидящих. Глаза его были мрачными, но в темной глубине зрачка искрились и прыгали насмешливые чертики. Два быстрых шага, и тело Антона взмывает, крутится в воздухе в обратном сальто и замирает в шаге от стола.

Все застывают, а в очумелой тишине раздаются слова, запомнившиеся инспектору, да и не ему одному, надолго:

– А вот так вы можете? – шепнул Антон.

В результате, права ему все-таки выдали, но железнодорожный собес зажал «инвалидку» для тех, кто в ней действительно нуждался. Зато история переросла в легенду, заняв свое место в сокровищнице душанбинского фольклора. Да и надо признать, что не так уж часто Антону приходилось ездить. Командировки по линии случались, но тогда Антон Адамович предпочитал деповской уазик. Наталья сразу унывала, понимая, что «мальчики», – то есть Антон и Мирзо, – «рвутся на свободный выпас».

Одна такая командировка затянулась у мужа на пятнадцать лишних суток. Было так, что Мирзошкин родственник, а у него их было в каждом кишлаке с пяток-другой, предложил друзьям закрыть командировочные завтра, а сегодня – поохотиться на диких уток. Антон был стойким человеком, но тут отказаться не смог. Они заехали в приболоченную местность, заросшую диким кустарником и колючкой. Машину оставили, когда стало ясно, что дальше можно только пешим ходом. Продираясь густой чащей к небольшому озерцу, почти полностью покрытому тростником, мужчины испытывали приподнятую самоуверенность, обычно называемую охотничьим азартом.

Прицеливаясь в водоплавающее, Антон надеялся, что не растерял былых партизанских навыков. На выдохе медленно спустил курок – утка крякнула, вспорхнула и со свернутым крылом рухнула, но тут же быстро заковыляла в заросли тугая. С гвалтом и шумом поднялась в воздух стая. Раздался еще один выстрел. Мирзо вообще не целился, пульнул навскидку и не глядя. Пернатое, как сбитый мессер, ушло в глубокое пике. Мирзо проводил падение не то боевым кличем, не то изображая гул самолета. Но радость победы сменилась внезапной тревогой. До слуха охотников долетели вполне человеческие вопли. У друзей появилось странное желание бежать. Перерасти в намерение оно не успело: сквозь заросли гребенщика и лоха к ним бежали люди – работники птицефермы, атакованной нагло и без всякого объявления войны.

Плакала или смеялась по такому случаю жена Антона Адамовича, доподлинно неизвестно, но встретила героев после отбытия наказания праздничным столом. Мирзо не то, чтобы не торопился домой, а попросту затягивал сладостный миг встречи со своей языкастой половиной.

Обнадеженный сердобольностью жены друга, он наконец решился идти сдаваться на милость своей раздобревшей Зарины. Не успел он выйти из подъезда, как услышал раскаты Антонова хохота и странные звуки, напоминающие глухие удары. Мирзо остановился, поднялся на пролет и прислушался. Он отчетливо слышал стук, скорее всего деревянного предмета и Натальин выговаривающий голос на повышенных тонах. Звуки прорежались басистым хохотком друга. На семейную потасовку это могло походить, но с небольшой натяжкой: «Чего это Антон так веселится?» Обескураженный, Мирзо поплелся домой, не понимая, что происходит у Скавронских.

Часа через три он вернулся с сынишкой. Рустам таращил глазенки, крепко уцепившись за отцовский палец.

Дверь открыл Антон.

– Тш! – показал он на прикрытую в спальню дверь и шепотом сказал: – Проходите на кухню.

Стараясь не нарушить тишины, Мирзо на цыпочках пробирался по узкому коридору. Малыш, поднятый Антоном на руки, заныл; взрослые хором на него зашипели, он замолк, опасливо озираясь по сторонам.