Кевин Гилфойл - Театр теней

Сэлли открыла текстовый документ и начала писать письмо Марте Финн.

В письме она признавалась Марте, кто она. Чем занимается. Что сделала. Писала, что очень сожалеет. Когда она принимала то предложение о работе, не знала, что они подружатся. А начав со лжи — неотъемлемой части ее профессии, — уже не смогла ничего изменить.

«Погиб человек, и я пока не знаю, есть ли в его смерти моя вина, — писала Сэлли. — Как-то раз я задала ему вопрос о конфликте интересов в нашей профессии. Филли ответил мне: «Конфликты интересов, Барвик, бывают у адвокатов, а не у нас. Мы скорее как священники. Перед нами каются мужья. Перед нами каются жены. Мы выслушиваем их самые страшные тайны. Действуем из их самых темных побуждений».

Ты, Марта, заслуживала менее циничного к себе отношения. Ты хороший человек, гораздо лучше, чем я. У тебя отличный сын, перед которым лежит замечательное будущее. Я уже сейчас могу представить себе, каким он станет, когда вырастет. Настоящим мужчиной, знающим, что такое долг и ответственность. Я предала не только тебя, свою подругу, но и Джастина. Я всю жизнь буду жить с этой болью.

Как только мой начальник приедет из командировки, я тут же уволюсь. Никогда больше не стану заниматься этой работой. Расплатой за мое вероломство стали потерянные друзья и смерть коллеги. На свете должен быть какой-то другой путь к правде, другой способ борьбы за справедливость, не основанный на лжи».

Она распечатала письмо на принтере, подписала его, затем положила в конверт, на котором уже были адрес и марка, и положила на низенький сервант, стоявший сбоку от двери. Оригинал письма она стерла из памяти компьютера, чтобы больше никогда к нему не возвращаться, ничего не менять.

Дэвис ушел с работы часов в десять вечера. Ему нравилось приходить с работы в такое время, когда Джеки уже легла, но еще не уснула. Лежа в темной спальне на огромной кровати, не касаясь друг друга, они могли беседовать. Могли обсуждать случившееся за день и всякие пустяки, которыми была забита их совместная жизнь: счета, ремонт дома, общественные обязанности и так далее. Внизу при свете разговора не получалось. Если не считать спальни и изредка столовой, их дом стал похож на таймшер, когда люди покупают недвижимость на определенное время года, а в остальное время в том же доме живут совсем другие люди, никогда не встречающиеся с первыми.

Он взял из вазочки два банана, съел и поднялся наверх. Громко играло радио, настроенное на станцию, передающую классическую музыку. Двадцать вторая симфония Гайдна — узнал он мотив и сам себе удивился. Дэвис предпочитал джаз, но у них с Джеки был абонемент на концерты Чикагского симфонического оркестра, и они посещали их довольно часто, даже последние несколько лет. Дэвис не испытывал ненависти к жене. Просто их брак стал почти непереносимым из-за постоянного молчания. Зато в Центре симфонической музыки молчать было даже положено.

Дверь в ванную была слегка приоткрыта, горел свет. Дэвис сел на кровать, сгорбился, опустил голову и уперся ладонями в одеяло.

«Этот мальчик. Господи! Этот мальчик», — думал он.

Дэвис решил, чем будет заниматься, еще на первом курсе медицинской школы, но отцу и матери сказал, что будет хирургом. Его отец не принадлежал ни к одной из конфессий, но всегда был глубоко верующим человеком. По профессии он был инженером и всегда говорил детям, что цель жизни — найти Бога внутри себя, а потом и во всем, что тебя окружает. Старик любил точные науки, особенно физику. Язык Господа — это вовсе не арамейский, не латынь, не древнееврейский и не арабский, говаривал он и делал такой жест рукой, будто досадливо отмахивался и от церкви, и от Библии. Язык Господа — это математика. Когда, познав точные законы построения Вселенной, мы увидим упорядоченность в ее хаосе, когда не останется противоречий между математически выраженными законами природы и ее беспорядочностью, тогда Он откроет нам ответы на вопросы «как» и «почему».

Нильс Мур верил, что Бог хотел, чтобы человек разобрал мир по винтику, разложил все детальки на кухонном столе и таким образом познал Его.

Дэвис тоже в это верил, и именно этим привлекли его исследования в области генетики, а затем, когда конгресс и лояльно настроенная администрация президента приняли соответствующую резолюцию, и в области клонирования как средства искусственного оплодотворения. Он никогда не считал, что клонирование — это игра в Бога. Это было скорее воссоздание живого существа, наивысшего творения Господа, по его же чертежам.

Но старик отец видел это совсем по-иному. Еще в то время, когда только начались разговоры о возможности клонирования, и электорат раскололся надвое: на тех, кто восхищался новыми перспективами, открывающимися перед человечеством, и тех, кто боялся за свои души, — уже тогда отец говорил, что ученые, занимающиеся клонированием человека, не наблюдают и изучают природу, а разрушают ее планы.

Потому-то Дэвис и врал родителям все годы обучения в медицинской школе, причем врал с легкостью: его занятия не выходили за пределы госпиталя. Позже, когда он стал практикующим врачом, обманывать стало гораздо труднее.

К этому времени Дэвис успел сделаться агностиком (в чем признавался только себе и никогда родителям). Как и многие другие, он терял веру постепенно, все более убеждаясь, что Бог, в которого так верил отец, не оправдывает его ожиданий. Дэвис не стал бы утверждать, что Бога нет вовсе, он по-прежнему считал, что где-то там существует некая высшая сила. Однако, на его взгляд, религия возлагала на Бога слишком уж большие надежды. Он и Всезнающий. И Всемогущий. И Вездесущий. Как можно верить в такого Бога и при этом не разочароваться в мире?

Джеки так и не вышла из ванной.

Внезапно ему стало жутко.

Дэвис много раз заставал жену заснувшей в ванной: она могла отключиться, сидя на унитазе или лежа в наполненной ванне, могла оказаться под раковиной, — он относил ее в спальню, переодевал и укладывал в постель. Никогда он не испытывал большего отвращения к жене, чем в те минуты, когда натягивал ночную рубашку на ее расслабленное, кисло пахнущее тело, и никогда не чувствовал более остро свою вину в том, что она несчастна.

Он вошел, легонько толкнув дверь носком правой ноги.

— Джеки! — позвал он, надеясь, что она отзовется, хотя бы промычит что-нибудь, даст знать, что сможет сама дойти до постели, покажет, что сегодня она еще не совсем потеряла человеческий облик.

В ванной тускло горели большие фиолетовые свечи; они пахли ягодами — ему показалось, что вишней, хотя производители, очевидно, пытались добиться аромата черники или ежевики. Мерно стучали капли воды из крана, как позабытый на смолкшем фортепиано метроном. На полу рядом с ванной стоял едва начатый бокал белого вина и пустая коричневая баночка из-под лекарства, на которой сбоку было написано «Джеки Мур», а на дне — «Дэвис Мур». Ванна была заполнена тепловатой водой, готовой вот-вот хлынуть через край, потому что ее вытесняло пятьдесят два килограмма мертвой плоти.