Лин Гамильтон - Этрусская химера

Подъезжая к городу, я второй раз миновала пешехода, и на сей раз заметила в фигуре нечто знакомое. Я находилась в столь плохом настроении, что попыталась не обратить на это внимание, однако, отъехав ярдов на сто вперед, затормозила, съехала на обочину, и дала задний ход.

Наклонившись вбок, я открыла пассажирскую дверь.

— Мне кажется, Лола, что вы не откажетесь прокатиться.

— Вы просто не знаете, как я благодарна вам за это приглашение, — сказала она, садясь, и я взяла с места. — Отыскивать могилу Ларта в такую погоду дело не слишком привлекательное. Я промокла насквозь, до нижнего белья.

Она поежилась, и я включила отопление. Брюки Лолы были до колен испачканы в земле, на щеке ее красовалось грязное пятно. Струи дождя сумели просочиться под ее ветровку, и на цветастой блузке появились подтеки воды.

— Насколько я вижу, гробница сегодня так и осталась ненайденной, — заметила я.

— Действительно, — согласилась она и спросила. — А вы когда-нибудь видели настоящую этрусскую гробницу? Стоило бы посмотреть, раз уж вы приехали сюда.

— Некоторое подобие этрусской гробницы я действительно видела, — сказала я. — Один человек, с которым я познакомилась во Франции, разрисовал собственную гробницу в этрусском стиле, по образцу найденных в Тарквиниях. Настоящие я видела только на снимках, но эта выглядела достаточно подлинной.

— Расписывал собственную гробницу? И где же он это делал?

— У себя в погребе, — ответила я.

Собеседница моя громко рассмеялась, низкий, грудной звук как будто бы исходил из пальцев ее ног.

— Еще одна жертва этрускомании. Иного объяснения быть не может. Это неизлечимое умственное заболевание, хотя я, увы, еще не слышала от медиков ее определения. Впрочем, что они знают? Мне бы хотелось познакомиться с этим человеком.

— К несчастью он умер, — сказала я.

— Что с ним случилось?

— Он упал в свою могилу — с первого этажа.

— Ого, — отреагировала она. — Какая жуть.

И тут Лола вновь рассмеялась, к собственному немалому удивлению и я последовала ее примеру.

— Ничего смешного тут нет, — проговорила я, пытаясь отдышаться.

— Конечно же, — согласилась она между припадками смеха. — Просто со стороны выглядит крайне смешно. Я всегда утверждала, что этрускомания — состояние уже конечное. Просто я никогда не воспринимала свою мысль в столь буквальном смысле.

— Вынуждена сказать, что крыша у него уже съехала набекрень. Он все время бредил об этрусках и каком-то Сосьета, членом которого являлся, — продолжила я разговор.

— Речь идет о какой-нибудь академической группе?

— Не имею представления. Знаю только, что членов могло быть всего тринадцать, то есть двенадцать плюс еще один, хотя я не знаю, какой в этом смысл.

— По одному от каждого этрусского города, так, наверное, — сказала она. — Двенадцатиградье. Так называлась свободная федерация этрусских городов. Они встречались каждый год в…

— …В Вельсне, — закончила я.

— Да, — согласилась она. — В Вельсне, или римской Вольсинии. Мне кажется, вы знаете об этрусках много больше, чем готовы открыть. Существует известное количество организаций, собирающихся для изучения этрусков. Если это не дорого, я, вероятно, захотела бы вступить в нее.

— Место для новичка освобождается только после чьей-нибудь смерти, — заметила я.

— Тогда я, возможно, не захочу поступать туда. Но, если подумать, выходит, что после смерти вашего друга открылась вакансия? Может быть, его убили, чтобы кто-то мог занять его место. Вообще говоря, это мысль, — закончила она.

Мы обе вновь развеселились.

— Как глупо мы себя ведем, — заметила я.

— Глупо, но все-таки мурашки по коже, — согласилась она.

Когда мы вернулись в отель, зубы Лолы уже выбивали дробь.

— Вы простудитесь, — сказала я голосом собственной матушки. — Вам надо бы отправиться к себе в номер и как следует пропариться в ванне.

— Идея отличная, однако не без маленького недостатка. В это время дня горячей воды в кранах не бывает, — напомнила мне Лола.

— И в самом деле, — вспомнила я. На практике оказаться под горячим душем здесь можно было только выпрыгнув из постели в тот самый миг, когда около шести утра начинали петь трубы. Именно в этот момент здесь включалась горячая вода, или же ее нагревали до половины нужной температуры. После этого до конца дня из обоих кранов текла жидкость или слегка тепловатая, или просто холодная.

— Плохо дело, — проговорила я и обратилась к сидевшему за столом в приемной молодому человеку. — Мне ничего не передавали?

— Нет, — ответил он, заглянув в мой ящик.

— А вы уверены? — настаивала я. — Никто днем не заходил сюда и не интересовался мной?

— Дежурил не я, — ответил он.

— Тогда, будьте любезны, узнайте у того, кто находился здесь, — попросила я.

Бой без особой охоты открыл находившуюся позади него дверь и заглянул в нее.

— Здесь был мужчина, — промолвил он спустя мгновение. — Мы позвонили вам, однако не получили ответа. Записки он не оставил. Сказал, что дело не срочное и что он зайдет попозже.

Не срочное? Я придерживалась противоположного мнения.

— А он не сказал, когда именно?

— Не знаю, — протянул коридорный. Я гневно глянула на него, и он вновь заглянул в дверь.

— Нет, — услышала я в итоге. — Он этого не сделал.

Раздосадованная, я повернулась к Лоле. Та по одной брала оливки из выставленной в вестибюле чаши. Я собиралась нырнуть в собственную комнату, и предоставить ее собственным силам. Однако в этой грязной и промокшей одежде она казалась настолько жалкой, что я не сумела этого сделать.

— У меня возникла такая мысль, — сказала я, взяв ее за руку. — Не стоит ли вам выпить пару бокалов по-настоящему хорошего красного вина? С кусочком сыра, хлебом, может быть, даже с ветчиной и дыней.

— Не смейтесь надо мной, — ответила она.

— У меня в номере, — шепнула я, приложив палец к губам, давая тем самым знак говорить потише, чтобы юноша за регистрационным столом не услышал нас.

— Я ваша раба навек, — сказала Лола.

Мы поднялись на второй этаж рука об руку и направились по коридору к моей комнате. Отперев дверь, я щелкнула выключателем. И успела уголком глаза заметить розовое, как жевательная резинка, одеяло.

— О, Боже, — воскликнула Лола. — А это что такое?

Некогда я входила в компанию, у которой был свой любимый розыгрыш. Одна из нас получила от свекрови в подарок на день рождения, наверное, самое уродливое из всех когда-либо произведенных на свете блюд. В то Рождество первоначальная обладательница чудовищного дара завернула свое сокровище самым заманчивым образом и поднесла другой нашей подруге. Потом блюдо стало переходить из рук в руки все более изобретательным образом. Оно прибывало в коробках с пиццей, его подсовывали в буфеты, улучив момент, когда никто не мог этого увидеть, прятали в садовых беседках, приклеивали лентой к коробке со стиральным порошком — опять-таки, если это можно было сделать без свидетелей. Однажды его обнаружили в туалетном бачке. Никогда нельзя было сказать заранее, каким именно способом этот неприятный предмет объявится у тебя в доме. Уставившись на гидрию с химерой, оказавшуюся в своем розовом одеяле на моей постели, я вспоминала об этом блюде. Единственная разница заключалась в том, что ее никоим образом нельзя было назвать подарком от напрочь лишенной вкуса родственницы. Нет, это был не имеющий цены краденый сосуд возрастом в двадцать пять сотен лет.