Марина Серова - Между двух мужей

– В общем, я так решил. Выйдет Марина из больницы – и я постараюсь… буду очень стараться… ее… полюбить. Другого я не могу ничего придумать.

Они расстались. Аленка даже не плакала. А Марина, выписавшись из больницы, была счастлива-счастлива-счастлива, испытывая пору расцвета их с Алешей, как ей казалось, взаимной любви. Спрятавшись за оконной шторкой, зареванная Аленка не раз наблюдала, как они целуются вечерами прямо во дворе, не стесняясь даже света фонарей…

Это продолжалось еще почти целый год, до тех пор, пока оба не закончили школу. Тогда Марина, мечтавшая о мединституте, засела за учебники. Цель поступить в желанный вуз даже временно задвинула Алешу на задворки Марининого сердца. Она так истово, так ревностно занималась, что сама попросила любимого на время подготовки к экзаменам не тревожить ее.

– Да ты и сам должен заниматься, – сказала она строго. – Тебе тоже надо поступить в вуз, иначе смотри, загремишь прямо в Вооруженные силы!

– Есть такая профессия – Родину защищать! – ответил Алеша полушутя-посерьезно.

…И позвонил Аленке.

– Я все понял, – сказал он, когда она снова прибежала на место их годовой давности свидания.

– Что?

– Во-первых, я не могу, совсем не могу тебя забыть. Понимаешь? Не могу без тебя жить! Это самое главное. Во-вторых, у меня с Мариной ничего не получится, хоть расшибись! Я честно притворялся целый год. Но больше я не могу! Да она и сама рано или поздно догадается, и будет только хуже. И в-третьих: я не буду поступать в этот чертов институт!

Аленка, с младенчества воспитанная в святом уважении к высшему образованию, не удержалась:

– А институт-то тут при чем, Леш?

– Я провалю экзамены и осенью уйду в армию. А за два года все само собой устаканится, вот увидишь! И Марина меня забудет. И ты…

– Что я?

– …и ты меня дождешься. Если любишь…

Еще он обещал написать Марине из армии письмо, даже несколько писем, не очень резких, чтобы приучить ее к мысли об их неизбежной разлуке. Обещал писать и Аленке – на Главпочтамт до востребования, чтобы Марина ни о чем пока не догадалась. Обещал все продумать. Обещал разобраться в себе и решить, чем он займется после армии – ведь надо будет содержать их общую семью. Обещал еще что-то. И говорил, говорил…

У Аленки закружилась голова. Чтобы прекратить это, она спрятала лицо у парня на груди, и он обнял ее, и все завертелось с еще большей скоростью… И вертелось, и кружилось до самой осени…

Марина поступила в свой институт, Леша со свистом провалился – все шло по намеченному им плану. Но за день до ухода Алеши на сборный пункт заплаканная бледная Марина наотрез отказалась брать с собой на проводы Аленку:

– Зачем это тебе? Там взрослая компания соберется, они выпивать будут, может, до утра все затянется. А ты маленькая еще!

– «Маленькая!» Ничего я не маленькая – мне почти шестнадцать!

– Все равно ты – несовершеннолетняя. Да и мама тебя не отпустит.

Мама и вправду не отпустила – даже категорически запретила. Как подозревала Аленка, по Маринкиному же наущению. Но, говоря объективно, какие у Аленки были аргументы в пользу своего обязательного присутствия на проводах Марининого жениха?

Они простились тайно и второпях.

– Так тебе уже шестнадцать? – не выдержала я, когда девчонка закончила свой рассказ. Лично я дала бы этой пигалице не больше четырнадцати.

– Шестнадцать! Исполнилось в этом месяце. Я уже могу замуж выйти, вот! Если возникнуть «особенные обстоятельства». Ну, так они у меня уже три месяца, эти обстоятельства.

– А Алеша знает? А родители? А Марина?

– Никто не знает! – с торжеством в голосе заявила будущая мамаша.

– Почему? Если ты считаешь себя уже взрослой…

– Я могу сто миллионов раз считать себя взрослой, но вы попробуйте убедить в этом моего папку! Не говоря уже о Горгоше – страшно подумать! Она только посмотрит – и я сразу на аборт побегу. Сама. Она такая! А Марине как сказать? И Леша пусть пока служит спокойно. Зачем его смущать? А вот когда рожу-у… Он знаете как обрадуется? И к тому же женится сразу. А то мало ли что…

Ну совершеннейший ребенок сидел передо мной – хрупкий, юный, заносчивый в своей неопытности и оттого немного жалкий.

– Вы только тоже не говорите никому, – вдруг попросила она меня умоляюще и даже чуть не заплакала. – Не говорите, а то вы все испортите! Я вам, вообще-то, зря это все рассказала, просто вырвалось как-то само собой. Обидно мне просто стало, когда вы заявили, что Марина от Алеши ребенка ждала.

– Но ведь она и вправду его ждала, Аленка!

– Может, Маринка соврала?

– Да зачем же?

– Ну… Чтобы относились к ней получше, например.

– А разве к ней плохо относились?

– Да нет… Вообще-то, я не знаю. Ну вот Егор этот, брат Лешкин, – он, по-моему, не шибко-то Марину жаловал… Но я точно не знаю. Не хочу ни на кого наговаривать.

– Алена, Марина никого не обманывала. Она действительно была беременна и у нее случился выкидыш – это медицинский факт. Врачам-то ты можешь поверить?

– Ну, я не знаю… – еще сильнее нахмурилась Аленка. – Мне даже подумать не на кого. А мать Лехину за что убили? Она-то кому помешала? Ни с кем не ругалась, даже в восторг пришла, когда ей план показали! Марина же план нарисовала.

– Какой план?

– План перепланировки. Я вам покажу. Вот! – И на стол передо мной лег плотный, альбомного формата, лист бумаги.

На ватманской бумаге были методично выписаны контуры обновленной в Маринином воображении жалкой хрущевки Антонины. Надо признать, влюбленной девушке удалось достаточно точно отобразить свою мечту. Довольно-таки простая перепланировка – здесь пробить пару проемов, а вот это пространство, напротив, заложить – давала гораздо больше возможностей для комфортного проживания, превращая две убогие, неудобно вытянутые горенки в две небольшие, почти квадратные комнатки. Кроме того, такой подход оставлял место для еще одного уютного закуточка, где вполне могла поместиться детская кроватка. Остро отточенным карандашом на квадратиках, изображавших жилые помещения, было написано: «Кухня», «Детская», «Гостиная», «Наша спальня»…

– Мило, – сказала я искренне.

– Да. Но только это ни к чему. Леха меня любил, меня, понимаете?

И вновь я катила по главной городской дороге. По небу плыло сизое ноздреватое облако – время от времени оно осыпало «Фольксваген» прозрачным бисером студеных брызг. День выдался пасмурным, темно-зеленая листва на кустах вдоль дороги взъерошилась, то и дело трепетала в ожидании, когда дождь хлынет полноценными затяжными нитями, как и полагается в период гроз. Но непогода предпочитала интриговать листву ожиданием. Ветер то накатывал, то замирал, небо не светлело, и все это вместе порождало во мне ощущение какой-то необъяснимой тревоги.