Людмила Васильева - ...И двадцать четыре жемчужины

Эньшин замуровал Лисовского навечно. Он знал, что из пещер ему не выбраться. Он сам вызвал обвал, который отрезал путь назад, к часовне. И другой ход он перекрыл. Рычаг, открывавший выход в овраг, сломал. Никто не найдет Лисовского.

Ленинград был окутан осенним дождем. Нева, памятник Петру, Исаакий, Дворцовая набережная, Невский — все медленно отодвинулось и таяло, растворяясь в пелене дождя.

Эньшин лежал в каюте. Мягко падал свет от настольной лампы. Он задремал. Жена спала напротив, отвернувшись к стене. Все уходило, уплывало из памяти — мысленно уже виделся порт, где его встречает человек Райнера. Там они с женой отдохнут несколько дней, отдохнут по-настоящему. Теплоход едва покачивало, чуть слышно доносилась музыка. Уже засыпая, Эньшин подумал, что они вроде бы должны уже пересечь границу.

Прикосновение чьей-то руки разбудило Эньшина. Трое людей находились в его каюте. «Что это? Я забыл закрыть дверь?» — сквозь дремоту подумал он. Но вот один человек встал у постели жены, двое рядом с ним:

— Нам нужно кое-что уточнить, вам придется пройти с нами...

В служебной каюте, куда вошли Эньшины, за столом сидел Бурмин, рядом с ним старший помощник теплохода и еще какие-то люди. Не было сказано ни слова, но, увидев Бурмина, Эньшин узнал в нем того «искусствоведа», с которым сидел рядом в гостях у Кораблева.

— Вы... здесь?.. — Но вдруг осекся и замолчал. И тотчас же он услышал все объясняющие страшные слова:

— Вот ордер на обыск...

От теплохода отошел катер. Человек в штатском держал саквояж, в котором находилось все жизненное благополучие четы Эньшиных: вместе с валютой на крупную сумму лежали две панагии и нагрудная иконка в драгоценных каменьях и жемчугах.

Там, на теплоходе, Бурмин лишь мельком просмотрел драгоценности, аккуратно завернул их.

— Вот так-то... Спасибо Муренину, русскому коллекционеру...

Когда поджидавшая на берегу машина принимала Эньшиных и сопровождавших их людей, Бурмин сказал, словно убеждая самого себя:

— ...Та самая: двадцать четыре жемчужины. Очень ценная.

Кажется, он улыбнулся.

Находясь в тюремной камере, куда его поместили после больницы, Лисовский пытался разгадать, что узнали о нем работники следствия. Пока разговор с ним вели об иконах, переданных Эньшину. Но он предполагал, что из-за одних икон его вряд ли сразу же после больницы заключили бы под стражу. Ну, допросили бы, взяли подписку о невыезде, но до суда оставили бы на свободе. Что же еще?.. И он начал скрупулезно перебирать все возможные причины ареста. Гибель Эньшина? Но он в ней не виноват, и это нетрудно доказать. Обвинение в продаже икон шито белыми нитками. Некому доказать, что они побывали в его руках: Засекина нет, Эньшина тоже. А больше обвинять его не в чем, да и на допросе его спрашивали только об иконах. Своему аресту он не придавал серьезного значения и считал его недоразумением. А вот злоба, медленно закипавшая, начала его одолевать, как только он подготовил ответы на предполагаемые вопросы следователя. В сознании было одно: «Неужели они добрались до сокровищ? Куда запрятал их проклятый Эньшин? Ведь вещи принадлежат ему, Лисовскому, только ему».

Лисовский сидел, скорчившись, неподвижно уставившись в одну точку. Сначала, при допросе в больнице, он хотел сказать, что попал в пещеру один. Но, подумав, что милиция, видимо, нашла погибшего Эньшина, изменил свои намерения. О том, что Эньшина нашли, ему еще никто не сказал. Постепенно до его сознания дошла мысль о том, как же могли люди, разыскавшие его в подземелье, обнаружить искусно замаскированный вход из-под часовни? Ведь он хорошо знал, что ходы на планах музея обозначены не были. Каким же образом это стало кому-то известно? Стоило ему закрыть глаза, как перед ним начинали мелькать, как в кино, кадры: то гемма с фигурой Христа, окруженная камнями, то искаженное гримасой лицо Эньшина, то голубые озера и горы Швейцарии... потом вспыхнуло запрокинутое, мертвое лицо Засекина, заплясали перед глазами окровавленные стены и инструменты пыток там, у немцев, и глаза будущего его «хозяина», пристально смотрящие на него... Он громко застонал, отгоняя мучительные видения, прохрипел: «Нет, нет, нет...» Потом, стараясь прийти в себя, тяжело поднялся.

«С Засекиным покончено, — думал он. — Здесь придраться не к чему. Насчет «хозяина» никто вообще знать ничего не может. Это исключается. Надо скорее добиваться, чтобы выпустили, и разыскать вещи. Ведь если бы их нашли, то непременно спросили бы про них, значит, они где-то там. Я их найду, найду...» Он решил писать жалобу и стал обдумывать, с чего начать.

В этот же день его привели на допрос к Бурмину. Он сел на предложенный стул и, не глядя на следователя, сказал:

— Произвол творите. Ни за что старого человека, участника войны, в тюрьме держите. Я и так чуть не погиб. Что вам от меня нужно? Спрашивайте и отпустите. Иначе объявлю голодовку.

Бурмин спокойно слушал Лисовского и внимательно смотрел на него.

— Расскажите про иконы, которые вы передали Эньшину.

— Не знаю, о чем вы говорите. И кто такой Эньшин, тоже не знаю. Я сейчас расскажу, как попал в пещеры, и вам станет ясно, что никакого преступления я не совершал.

Бурмин включил магнитофон.

— В пещеры я попал с одним человеком. Не знаю, кто он такой, знаю только, что знакомый директора музея, он приезжал к нам несколько раз. В последний свой приезд он меня разыскал, сказал, что хочет проверить один план — там обозначены пещеры, не внесенные в музейные планы. Я ему предложил показать их директору, а он ответил, что ему интересно самому быть первооткрывателем... Он уговорил меня пойти с ним. Когда мы прошли довольно большое расстояние, он остановил меня, сам пошел на разведку. В этот момент произошли обвалы... Что стало с ним, я не знаю. Должно быть, его придавило Я пытался разгрести землю руками, но не смог... Что было потом, не помню...

— Вы знали фамилию, имя и отчество этого человека?

— Фамилии не знал. Звали его Семеном Михайловичем. Больше не знаю о нем ничего.

— Вы передавали ему иконы?

— Никаких икон не передавал. Я же вам говорил.

— А деньги от него получали?

— Какие деньги? За что? Хотите меня запутать? Не мешает вам познакомиться с моей биографией. Я воевал. Служил в разведке. Контужен... А вы меня в тюрьму. Это незаконно. Жертву ищете? Подловить хотите, дело придумали? Дайте бумагу, жалобу буду писать...

— Это ваше право. Пишите. Но давайте говорить по существу. Ответьте мне, гражданин Лисовский, знали ли вы Засекина Евгения Трофимовича?

— Какого Засекина? При чем он здесь? Долго вы будете надо мной издеваться?

— У нас есть факты, которые доказывают, что Засекин интересовался иконами и с этой целью приезжал к вам. Засекин — это тот человек, который сгорел в Егорьевой сторожке.