Джорджо Щербаненко - Венера без лицензии

– Лучше здесь, только выключи радио. – Один из фашистских главарей во время войны в Испании занимался любовью исключительно под «Болеро» Равеля; он, Дука, никогда бы до такого не опустился.

Около половины второго Мариолина с большим достоинством сошла со второго этажа – одна. Дука с Франсуазой Харди снова включили радио и с большим достоинством изображали добрых друзей. Увидев Мариолину, он быстро подошел к ней, усадил на нижнюю ступеньку лестницы и завел дружеский, откровенный разговор. Его вопросы были крайне нескромными, но он рассчитывал на понимание этой по-своему неглупой девицы.

Услыхав вопрос № 1, кстати, наименее скабрезный, Мариолина громко рассмеялась.

– Я тоже думала, что он потом заснет, так нет же!

На вопрос № 2, наиболее скабрезный, экзаменуемая ответила кратко:

– Нет.

Аналогично ответила она на вопросы 3, 4 и 5. Подруга подала ей налитый бокал и хотела было тоже послушать, но, будучи шокирована непристойностью вопросов 6 и 7, не говоря уже об ответах, вернулась на диван и села поближе к приемнику.

Вопрос № 8 был последний, и, отвечая на него, Мариолина казалась почти растроганной:

– Нет, что ты! Он включил маленький приемник возле кровати, и другого света не было. – Она с видимым удовольствием описывала происшедшее: – Он дал мне прикурить, извинился за то, что мало говорит, потом спросил, хочу ли я остаться на ночь, или меня лучше отвезти домой. Я сказала, что мне надо домой, пошла в ванную, а когда вернулась, он был одет – брюки, рубашка, ботинки – и опять попросил прощения.

– За что?

– За то, что не может меня проводить. Сказал, что ему неудобно.

– Перед кем?

– Перед тобой. Ему неловко тебя видеть после всего...

Итак, сексуальное обследование закончено. И с этой точки зрения Давид Микеланджело оказался совершенно нормален. До чего же банально! Ответы Мариолины на восемь технических вопросов не оставляли сомнений. Давид Аузери – здоровый парень, по-старомодному охочий до противоположного пола, без всяких там наваждений и аномалий. Злоупотребление алкоголем пока не оказало на него никакого разлагающего воздействия. Напрасно отец полагает, будто он заторможен и не от мира сего. Заключение эксперта в лице Мариолины свидетельствовало о том, что все у него в порядке.

Он поднялся со ступеньки и подал руку своей осведомительнице.

– Выпьем на дорожку.

Несколько купюр из выданного инженером Аузери аванса с большим достоинством перекочевали из его кармана в сумочки двух простушек. Он довез девушек до еще открытого ресторана, где и оставил их под звездами, а сам на тихом ходу (пусть «Джульетта» отдохнет от скоростей) вернулся к вилле. У ворот его встретил почтенный старик в плаще, надетом поверх длинной ночной рубашки, и на чистом, даже без намека на диалект, итальянском языке объявил, что он здесь служит, извинился за свой вид и сказал, что имеет поручение от младшего синьора Аузери показать отведенную ему комнату и снабдить всем необходимым для ночного отдыха.

В сопровождении дворецкого, каких теперь увидишь разве что в кино, он проследовал на второй этаж, где ознакомился с виденной ранее ванной, а также с комнатой, после чего экскурсовод, учтиво прижав руку к груди, чтобы не распахнулся плащ, оставил его в одиночестве.

Комната располагалась рядом со спальней Давида (в этом доме он уже ориентировался). Очевидно, что инженер Аузери, наезжая сюда, ночует именно здесь. К такому заключению ему помогли прийти и житейская логика, и книги на полке, подвешенной к стене. Два тома истории второй мировой войны, один том истории республики Сало, история Италии с 1860-го по 1960-й год, «Человеческое познание» Рассела, рекламная брошюра на английском языке, посвященная невозгораемым лакам, и несколько подшивок журнала «Пути мира». Весьма конструктивное чтение для такого хорошо сконструированного ума.

Он не привез с собой никаких вещей, поскольку, уезжая из Милана, не думал, что останется. Впрочем, не важно. В ванной он выдавил на язык немного пасты и прополоскал рот. Потом наскоро обмылся под душем и в трусах вернулся в свою комнату. На душе скребли кошки.

В открытое окно волнами вливался влажный воздух, летали комары, над всем нависла гнетущая тишина, потому что на нижней дороге в этот час не было ни одной машины. Настроение ухудшилось, когда, несмотря на принятый душ, он обнаружил на шее длинный волос Франсуазы Харди. Ночные часы и в тюрьме были для него самыми трудными. Всякий раз он к ним готовился, ждал атаки враждебных мыслей, но когда они подступали, словно морской прилив, то неизменно застигали его врасплох, он барахтался, захлебывался и мучился гораздо больше, чем ожидал. Ладно, переживем и эту ночь.

Прежде всего надо погасить ненависть к главному врачу клиники Арквате. Фигура он, конечно, одиозная, начиная с внешности (конюх, переодетый преуспевающим хирургом), кончая моральным обликом, тембром голоса, шутовскими манерами... И все же ненависть – бесплодное чувство. Не нравится тебе Арквате – так ушел бы просто из клиники и не разжигал в себе ненависть.

Ослепленный этой ненавистью, он и совершил ошибку, слишком близко к сердцу приняв тот утренний эпизод. Они с главным врачом выходили из палаты синьоры Мальдригати после чисто формального осмотра, и главный врач, оставив дверь открытой (он будто из принципа никогда не закрывал двери), громко выругался.

– Из-за этой чертовой старухи я феррагосто [1] в городе проторчу. Они точно мне назло не подыхают!

Зычный от природы голос в минуты раздражения становился трубным. Кроме заинтересованного лица – несчастной старухи Мальдригати – эту фразу услышали, должно быть, все больные в клинике.

Арквате каждый год с 5 по 20 августа закрывал свою небольшую, но вечно переполненную клинику и выписывал всех больных, либо сообщив им о внезапном выздоровлении, либо убедив в том, что необходима смена обстановки. Конечно, не всегда удавалось очистить помещение к сроку, намеченному даже не им, а его женой, которая проводила летний отпуск в Форте-дей-Марми с сестрой, прилетавшей из Нью-Йорка. А вот теперь по вине этой старухи придется отложить отъезд и пойти на семейный скандал – ну как тут не выйти из себя!

Да, это была непоправимая ошибка: не надо было так реагировать на фразу главного и – как следствие ее – на отчаяние синьоры Мальдригати.

Больная услышала эту фразу, поняла ее смысл и пришла в состояние панического ужаса, стонала целыми днями, обычные уколы уже не действовали, только самые сильные наркотики могли на какое-то время повергнуть ее в пучину сна. Нет, она не надеялась прожить долго, но жрец от медицины определил точный срок ее ухода: она должна умереть до феррагосто или, по расчетам главного врача, не намного позже – вот это и было самое страшное.