Джорджо Щербаненко - Миланцы убивают по субботам

Нынче наряду с массовой культурой возникла и массовая преступность. Полиция уже не расследует отдельные преступления, не гоняется за одиночками – теперь она устраивает облавы на торговцев наркотиками, проституток всех мастей, грабителей, фальшивомонетчиков, сутенеров, шулеров; в мутном и зловонном мире преступности всегда период путины, и не важно, какая рыба попадется в сети, крупная или мелкая, – лишь бы хоть немного очистить водоем. При таком положении вещей просто нет времени на поиски умственно отсталой девицы ростом под два метра и весом почти в центнер, пропавшей из дома и затерявшейся в безбрежном Милане, где каждый день кто-нибудь исчезает практически без следа.

– Итак, – без вопросительной интонации произнес Дука Ламберти, приготовившись слушать.

Сидящий напротив пожилой, но еще крепкий, широкоплечий и мускулистый человек с густыми бровями и торчащими из ушей кустиками волос заговорил:

Комиссар меня уверяет: «Не волнуйтесь, найдем вашу девочку, потерпите, мы так завалены работой...» Я раз в неделю хожу в полицию и слышу один и тот же ответ: найдем вашу девочку, но уже пять месяцев прошло и до сих пор никаких известий... Пожалейте отца, бригадир, в ней вся моя жизнь!

Бригадиром Дука Ламберти не был, однако не поправил собеседника, потому что не привык учить людей уму-разуму. Он взглянул на пожилого – хотя и не слишком, наверняка ему нет еще шестидесяти – человека, чьи мужественные черты в данный момент приняли какое-то жалкое, плаксивое выражение.

– Мы, разумеется, сделаем все возможное, – заверил Дука.

История драматичная, но по нынешним временам довольно обыденная: девочка внезапно сбежала из дома, отец заявил в районный полицейский участок, и там приложили все силы, чтобы найти беглянку – хотя о каких силах может идти речь?.. За пять месяцев отец, убежденный (чисто по-итальянски), что, чем выше чиновник, тем верней дело, добрался до квестуры, до самого Карруа, но у Карруа своих дел под завязку, не может он отвлекаться на такие мелочи, поэтому препроводил несчастного отца к нему, Дуке Ламберти.

– Жаль старика, сделай, что сможешь, а?

Вот он и пытается. Уже достал из ящика ручку и чистый блокнот.

– Сколько лет вашей девочке? – Дука невольно пытался подражать задушевной интонации, с какой любящий отец повествовал о своем единственном чаде.

– Двадцать восемь, – ответил старик, и плаксивая гримаса исчезла с его лица.

Дука Ламберти положил крохотную шариковую ручку на стол, рядом с блокнотом. Может, он ослышался, может, «восемь»? Да нет, старик выговорил предельно четко: «двадцать восемь», Дука не мог ослышаться. Он уж было приготовился искать малолетнюю шалунью, но двадцать восемь лет – это уже не девочка! Так он и сказал старику, у которого заросли волосами лицо, уши и даже ладони.

– Но двадцать восемь лет – это уже не девочка.

Чтобы не глядеть в серые глубоко запавшие глаза, Дука стал рассматривать густой и разноцветный – от черного до белого – волосяной покров на руках.

– Допустим, ваша дочь решила уйти со своим избранником, и это не считается побегом. Двадцативосьмилетняя женщина вправе решать сама...

Стасик затряс головой.

– Она не женщина, она девочка и останется ею, даже если доживет до ста лет.

Дука промолчал: не хотелось противоречить человеку, страдающему так искренне и глубоко; обожаемая дочь останется для отца девочкой и в сто лет – это понятно, однако, с точки зрения закона, в том, что дочь обманула отцовские чувства, нет состава преступления, он только не знал, как это объяснить старику, пришедшему в его кабинет таким ясным и теплым весенним утром.

– Я вас вполне понимаю, но на законном основании мы ничего не можем поделать с женщиной двадцати восьми лет, решившей уйти из отчего дома.

В ответ сидящий напротив человек проговорил с какой-то отчаянной, горькой решимостью:

– Моей дочери двадцать восемь лет, но у нееум десятилетнего ребенка... она неполноценная, понимаете? На Рождество она так просила у меня игрушечную швейную машинку, что я не мог отказать. При этом дома у нас стоит последняя модель «Борлетти», за которую я еще не полностью расплатился... Но девочка к ней не притрагивается. Она шьет куклам платья на игрушечной машинке... Представьте, моя дочь до сих пор играет в куклы, их у нее полна комната.

Дука встал. Теперь история выглядела еще драматичнее, чем вначале, и к тому же становилась гораздо более запутанной. Неполноценная! Повернувшись к старику спиной, он спросил:

– Вы лечили ее в специальной клинике?

– О, нет! – глухо отозвался голос сзади. – Мы ее держали дома.

Дука, не оборачиваясь, кивнул. Есть несчастья, которые приходится прятать от чужих глаз.

– И в школу, конечно, не пускали?

– Нет, к чему выставлять ее на посмешище, ведь она все равно ничему бы не научилась.

Ясно.

– А читать и писать она хотя бы умеет?

– Да, моя бедная жена выучила ее. – Под словом «бедная» он, очевидно, подразумевал, что жена его умерла и он, следовательно, является вдовцом – типично миланская манера речи. – А еще моя бедная свояченица, которая стала ей второй матерью.

Ага, надо понимать, вдовец лишился и свояченицы. Дука повернулся к нему.

– Но у вас, вероятно, был домашний врач, который ее наблюдал?

– А как же! – В просторечной интонации не было ни капли бахвальства, он просто выразил таким образом свое удивление: «Неужели вы думаете, я мог оставить девочку без медицинской помощи?» Затем тон снова стал интеллигентным: – Разумеется, врач посещал нас как минимум раз в месяц. Ежедневного наблюдения не требовалось, ведь моя девочка не сумасшедшая, она... она...

Сейчас скажет «недоразвитая», подумал Дука.

Человек, сидящий на месте допрашиваемого, произнес:

– Она недоразвитая. – И сглотнул слюну – Вернее, физическое развитие происходит за счет умственного.

С горьким осадком в душе Дука вернулся к столу.

В мире сотни, тысячи, десятки тысяч родителей, которые держат дома неполноценных, увечных, умалишенных детей – даунов, эпилептиков, паралитиков, сексуальных маньяков. Те, кто побогаче, как правило, помещают их в частные клиники, а семьям среднего достатка и беднякам приходится прятать свое несчастье и свой позор дома, кормить с ложечки, возить в инвалидной коляске двадцатилетних дебилов и монголоидов, весом под центнер, и едва ли они когда-нибудь научатся ходить; при этом большинство родителей старается скрыть от друзей и знакомых истинное положение вещей, представляя своего ребенка тяжело больным, но вполне нормальным. Вот так и старик со своей «бедной» женой оберегали дочку от чужих глаз, пока ей не исполнилось двадцать восемь и она не сбежала.