Джорджо Щербаненко - Миланцы убивают по субботам

А произошло это дождливой ночью неподалеку от Бремы (его автопоезд назывался «Милан – Брема»); шоссе было скользкое, и когда он съехал с автострады, то понял, что здесь даже на сорока идти опасно. Потому полз еле-еле, сигналил на каждом перекрестке, и Бог его знает, откуда он взялся. Этот идиотский «фольксваген» выскочил ему наперерез и угодил прямо под колеса. А внутри целое семейство: муж за рулем, жена, двое детей и теща. Аманцио Берзаги, хоть и двигался медленно и затормозил тут же, а ничего поделать уже не мог: его мастодонт тут же раздавил эту букашку, точно каменный пресс спелые оливки, к тому же от резкого торможения автопоезд занесло на встречную полосу, и в него на всем ходу врезался мотоциклист; Аманцио ударился коленом в гигантский приборный щиток, кость со страшным треском переломилась, а самое ужасное – он из кабины увидел растекающееся по асфальту море крови, высвеченное фарами подъехавших машин; наверно, в кино и то бы не показали такое количество: она бурлила перед колесами, смешиваясь с дождем, и от этого зрелища, скорее даже, чем от боли в колене или от судорожных причитаний напарника: «Ой, матерь Божья, мы же их всех порешили!» – Аманцио потерял сознание; чтобы привести его в чувство, ему в глотку влили целый стакан кирша, да и потом, уже в карете «скорой помощи», которая везла его в больницу, все продолжали вливать, так что он, никогда прежде не употреблявший крепких напитков (разве немного вина за обедом), с тех пор стал ощущать такую потребность: стоит только вспомнить то кровопролитие или другие свои несчастья – так его тянет опрокинуть рюмочку граппы. Следствие, разумеется, установило его полную невиновность, но с таким коленом (хотя хирурги сотворили прямо-таки чудо, ведь он ходит почти не прихрамывал) и думать было нечего снова сесть за баранку, поэтому фирма, учитывая, что пострадал он при исполнении служебного долга, нашла ему месте в отделе международных перевозок, на площади Республики, а живет он на бульваре Тунизиа, так что от дома до «конторы» (миланцы всякую службу называют «конторой») минуты три-четыре ходу.

– Так вот, заглянул я в то утро в бар и спросил порцию граппы. – Он секунду помешкался и признался: – Двойную.

Поток воспоминаний оказался в итоге не столь уж бесполезным: Дука сделал себе несколько пометок в блокноте и про себя решил, что человеческая подоплека этой истории стала ему гораздо яснее.

Итак, после двойной порции нраппы Аманцио Берзаги отправился на службу; на рабочем месте он был в 8.24, то есть за тридцать шесть минут до начала: ему надо было разобрать кое-какие дела, проверить водительские отчеты о расходах. Поскольку он сам много лет разъезжал по Европе, мог объясняться по-французски, по-английски и по-немецки, то был здесь, в конторе, как говорят англичане, «the right man in the right place» (человеком на своем месте): уж, во всяком случае, подсунуть ему просроченные, или фальшивые, или двойные квитанции никому не удавалось.

В четверть десятого Аманцио Берзаги позвонил домой и сразу услышал в трубке хрипловатый, но приятный голос дочери:

– Папа...

Никто, кроме папы, ей позвонить не мог; он сам научил ее, что, если она вдруг услышит чужой голос, то должна сразу положить трубку.

– Что делаешь, Донателла?

– Чищу картошку.

– Осторожнее с ножом.

– Хорошо, папа.

– А вообще, все в порядке?

– Да, папа. Когда почищу, поставлю ее в кастрюле на огонь.

– Умница! Я тебе еще позвоню.

Аманцио Берзаги поработал часок и в четверть одиннадцатого опять набрал номер.

– Папа?

– Как идут дела, Донателла?

– Убрала постели, вытерла пыль, сейчас подметаю пол, – с детской пунктуальностью отчиталась дочь. – Картошка сварилась, воду я слила.

– Молодец, девочка. А газ выключила? – Больше всего Аманцио Берзаги боялся, что Донателла по рассеянности забудет про газ, но за целый год этого, к счастью, ни разу не произошло.

– Да, папа, и рубильник повернула, все, как ты велел. – Ну точь-в-точь первоклассница отвечает урок!

– Хорошо. Будь умницей, скоро я приду тебя проведать.

– До свиданья, папа! – радостно отозвалась она.

Аманцио Берзаги посидел над бумагами еще полчаса и пошел домой. По специальному разрешению своего начальника, кавалера Сервадио, два раза в день отлучался на пятнадцать минут, а эти полчаса наверстывал утром, являясь в контору не в девять, а в восемь тридцать. Дежурный вахтер, нажав кнопку, отворил перед ним дверь служебного входа и приветливо улыбнулся. Немного припадая на одну ногу, Аманцио Берзаги пересек площадь Республики (несколько раз пришлось подождать у светофоров) и широким шагом двинулся по бульвару Тунизиа, Продавец цветов, смышленый быстроглазый паренек, открывающий свою лавку, окликнул его:

– Доброе утро, синьор Берзаги!

Этому цветочнику он заказывал венки на похороны жены и свояченицы и всякий раз, отправляясь на кладбище, покупал у него букеты.

– Доброе утро! – отозвался Аманцио Берзаги с истинно миланским добродушием и похромал дальше по бульвару Тунизиа к своему пятнадцатому номеру.

В спешке он поднялся на лифте на второй этаж и три раза позвонил в дверь: короткий звонок, длинный и еще один короткий. Это был условный сигнал. Затем, поскольку Донателле было не велено отзываться на звонки, он отпер дверь. Замок запирался на шесть оборотов, так что с ним пришлось повозиться, и едва Аманцио Берзаги вступил в переднюю, услышал голос своей девочки:

– Папа!

– Я, Донателла.

Он обнял ее, как будто они не виделись целый месяц, хотя с момента расставания прошло от силы три часа. Затем совершил положенный обход: один за другим проверил все запоры на окнах и жалюзи, газовые и водопроводные краны (а то однажды Донателла забыла завернуть на кухне кран и вынуть затычки из раковины, но, к счастью, он подоспел вовремя). На этот раз Аманцио Берзаги остался доволен: в квартире уже было убрано, из столовой доносились звуки проигрывателя. Уходя, он обнял дочь и поспешил обратно в контору.

– Да, все было в порядке, – рассказывал Аманцио Берзаги, – но я почему-то не мог успокоиться. То ли предчувствие какое... словом, душа была не на месте... а может, я подсознательно искал повод, чтобы пропустить еще рюмочку траппы.

Предчувствие или повод – как бы там ни было, он зашел в бар и выпил свою граппу, на этот раз, правда, не двойную, и поспешил в контору. Поработал еще часок и около полудня позвонил домой. За год он уже привык к этим звонкам, привык после четвертого – максимум пятого – гудка слышать в трубке приятный, грудной голос своей девочки.

На этот раз он его не услышал.

Из трубки доносилось только унылые «тууууу», «тууууу», «тууууу» – каждые несколько секунд. Он насчитал десять этих «тууууу», затем опустил трубку на рычаг и вытер внезапно вспотевший затылок. Почему она не отвечает? Пот, который он промокнул на шее, теперь заструился по вискам – его обычная реакция на тревогу и страх.