Борис Горай - Либерея раритетов

- Они и сейчас тут лежат, - спросил Илья, - монахи?

- Пусто уж давным-давно. Ученые растащили, изучают. Все никак в толк не возьмут, чего это здешние покойники в прах не обращаются. А тут и понимать нечего: святые ведь, вот их тлен и не берет. Богу душу свою вручили, а господь за то об их бренных телах заботу держит. Дело ясное. Присаживайся.

Сторож вошел в склеп и привычно опустился на край одной из торчащих снизу колод. Илья устроился рядом.

- Это что, покойнички перекусывают? - спросил он, глядя себе под ноги и носком сапога подвигая поближе к стоящему на полу фонарю корку хлеба. Рядом валялись огрызок колбасы, окурки папирос.

- Скажешь, покойники. Это я на прошлой неделе батю своего поминал. Тут похоронен.

- Тоже святой, помер - притворно удивился Илья.

- Какой святой? Пономарем при церкви состоял.

А как помер, я его здесь и похоронил. Ему что? Пещер много, еще и мне место останется. Я уж приглядел. Ты того, - вдруг строго произнес сторож, - располагайся.

У меня и закусон найдется. Один момент. - Он перегнулся, приподнял крышку стоящего позади гроба и бросил через плечо: - Посвети-ка.

На дне колоды вперемешку с мятыми газетами лежали куски плавленого сыра со следами зубов по краям, наполовину опорожненная банка рыбных консервов, хлеб.

- Во, - удовлетворенно хмыкнул сторож. - На прошлой неделе положил, а все свеженькое. Да ты бери, не стесняйся. Не отравишься. Здесь лучше, чем в холодильнике.

От угощения Карзанян отказался, предоставив Пантелеймону в одиночку расправляться с бутылкой. Он с интересом рассматривал газету, извлеченную из гроба.

Она была четырехлетней давности, судя по дате на первой странице, но выглядела так, будто ее только что отпечатали.

- Чего смотришь? Старье это все. Я читал, - с чавканьем, закусывая после очередного глотка из бутылки, сказал сторож.

- То-то и оно, что старье. А на вид не скажешь.

- Святое ж место. Тут какая-никакая бумага или книжка полтыщи лет пролежит и ничего ей не будет.

- Загибаешь? - насторожился Илья. - Да полтыщи лет назад и бумаги-то, поди, не было.

- Может, и меньше, почем я знаю. Может, они и помоложе будут.

- Церковные, что ли?

- Черт их разберет, прости, господи. А ты что, интересуешься или как?

- Про книги? Чего в них интересного? Вот иконку бы какую старую приобрел бы. Я у кореша своего видел сегодня. В горке стоит. Не сказал, где достал. Отчистил, лаком покрыл, лампадку приспособил. Залюбуешься. И ничего, что неверующий, зато красиво.

- Эк ты, парень, когда хватился. Раньше надо было насчет иконки-то. Тю-тю. Все увезли, подчистую. На картонке реставраторы наляпают кое-как, для блезиру, и развесят у входа, а скурсоводы помалкивают, цену себе набивают.

- За что же это ты, Пантелеймон Иннокентьевич, экскурсоводов так не любишь?

- А чего? Мне с ними детей не крестить. Настырные больно. Так и шастают тут, так и шастают. И нет чтоб сторожа уважить, еще жалобы строчат. Не угодил я, видишь ли, им. Директор к себе вызывал. Ну, я ему врезал. Нет, говорю, такого права, чтоб из родного дома выгонять. Сперва, говорю, квартиру мне дайте со всеми удобствами, как у других. У меня тридцать пять лет беспрерывного стажу на этом самом месте. Я жаловаться буду. Так я и сказал. Отступились. Дай бог здоровья Игорю Владимировичу. Надоумил, как говорить. Вот и отступились.

Голова сторожа медленно склонялась набок. Он привалился к стене, вяло мусоля в губах потухший окурок папиросы.

- Это кто ж такой? - лениво поинтересовался Илья. - Благодетель-то?

- Умный человек. Над реставраторами начальник.

Завсегда уважит. Я ему тут, почитай, все показал... Самую малость себе оставил. Про черный день... Ну ты походи недалече, я вздремну. Только далеко не забредай, тут и заблудиться недолго. Бывали случаи.

Карзанян взял фонарь, вышел за дверь, приоткрыл ее пошире и двинулся по плотной темноте, разрываемой лучом фонаря. Без сторожа он вряд ли нашел бы обратную дорогу, а небольшое самостоятельное путешествие ему ничем не грозило. Илья пошел вдоль правой стены, уверенный, что, возвращаясь обратно вдоль левой, всегда сможет выйти к склепу.

"Интересно, Иннокентич спьяну сболтнул про книги или в самом деле что-то знает? А благодетель у него, видно, не случайный оказался. Есть о чем доложить полковнику", -думал Илья, медленно продвигаясь по коридору и открывая подряд все двери в стенах.

Некоторые из них подавались с трудом. Приходилось обеими руками, ухватившись за массивные кольца, служившие ручками, упираться ногами в стену и дергать дверь на себя. Илья знал, что искать. Где-то у сторожа есть тайник, где он что-то припрятал "про черный день", и если он вообще существует, то должен находиться где-то неподалеку от места частого обитания Пантелеймона.

Давно было пора возвращаться назад, а Илья все кружил на одном месте. Он смотрел на хорошо различимые отпечатки подошв своих сапог на полу у двери, они вели к ней.с двух сторон. В душу начал заползать холодок. Он посветил вокруг себя фонарем и прижался спиной к холодной стене. Все вокруг было истоптано.

Куда бы он ни поворачивал, везде натыкался на тупики и двери. Похоже, и на этот раз правило правой стороны подвело его - он заблудился.

Х

На следующий день на утреннем совещании полковник Смолянинов, с плохо скрытой иронией выслушав доклад Карзаняна о его приключениях в пещерах монастыря, запретил подчиненным без особой нужды и близко, подходить к его стенам. Логвинов, присутствовавший вместе со всеми, молча торжествовал: его версия о том, что источник появившихся в городе древностей находится в монастыре, подтвердилась. Оставалось "побеседовать" с Москвиным, дядей Лешей и в первую очередь заведующим реставрационной мастерской Казаченко. Этим они и собирались сегодня заняться, как вдруг поступило сообщение о краже из квартиры Ревзина. Вадима Сычева, к его удивлению, ввели в оперативную группу. Закончив отчет о вечере, проведенном в компании "книголюбов", Логвинов пошел домой: полковник Смолянинов объявил, что ему положен отгул за работу в прошлый выходной, тем более что и сегодня воскресенье. Кроме Кима и полковника, никто пока еще не знал, что это за отгул и с чем он связан. Сам же Логвинов старался об этом не думать, но волей-неволей мысли его то и дело возвращались к этому злополучному заявлению, написанному от имени Ревзина.

Больше всего озадачивал один вопрос: откуда те, кто стоит за Ревзнным, могли знать его, Кима, фамилию.

Не было в жизни Логвинова дня, которого он ждал бы больше, чем завтрашнего понедельника. Он верил, что политотдел вместе с кадровиками во всем разберутся и он сможет опять приступить к работе. Но на душе было неспокойно, тем более что вчера, когда он поздно вернулся с работы, жена посмотрела на него не укоризненно и ласково, как всегда, а тревожно и настороженно, будто знала о свалившейся на него беде, но не знала чем помочь.