И Горбатко - Дело полковника Петрова

Я считаю, что даже в западных демократических государствах предпринимаются попытки свести на нет права человека, однако сохраняется одно большое право - поднять свой голос протеста без опасения получить пулю в спину. Это одно из основополагающих прав, наличие которого отличает Запад от Советского Союза и его сателлитов, и я готов бороться любыми средствами, чтобы защитить его. Это, без сомнения, долг всех граждан демократических государств.

И это является моим движущим мотивом во всем этом деле - мотивом, построенным на убеждениях, которые начали развиваться у меня задолго до того, как я бежал из Польши в эту страну.

Хотя я родился (19 марта 1917 года) в Киеве, столице Украины, я по происхождению - поляк. Оба моих родителя, хотя и поляки, окончили харьковский университет на Украине, отец - по курсу ветеринарии, а мать стоматологии.

Во время моего рождения Польши, как независимого государства, не существовало. 1917 год был годом революции в России и обстановка там характеризовалась хаосом анархией. Крестьянские банды рыскали по сельской местности; поджоги, грабежи и убийства совершались повсеместно.

В 1920 году Польша обрела статус независимого государства, и мои родители вместе со мной и моим братом Стефаном, переехали в её восточную часть. Я пошел в школу в городе Вильно и начал учиться в консерватории по классу скрипки. В 1935 году я поступил на медицинский факультет и одновременно продолжил учиться музыке, которая была (и, надеюсь, продолжает оставаться) главным моим интересом в жизни. Когда Германия в 1939 году объявила Польше войну, я был студентом-медиком пятого курса.

Вскоре пришли и советские армии - это было 17 сентября 1939 года - и именно тогда я впервые получил свое первое представление о Красной Армии.

Один из инцидентов, который произошел в то время, до сих пор сохранился в моей памяти. Советские солдаты поначалу держались отчуждённо, но через несколько дней отсутствие общения стало для них слишком тягостным, и они начали разговаривать с любым, кто понимал по-русски. Первыми вопросами, которые они задавали, были о том, почему люди так хорошо одеты, какие существуют праздники. Поскольку мы жили в довольно бедном городке, и одежда большинства людей была весьма скромной, мы пришли к выводу, что жизнь в тех местах, откуда пришли эти солдаты, по всей видимости, нелегкая.

В то время я не состоял ни в одной из политических партий. Антикоммунистическая и антисоветская пропаганда, которая зачастую появлявшаяся в довоенной польской прессе, не оказывала на меня большого влияния. Я считал, что коммунизм - это хорошая идея, а советский коммунизм - интересный эксперимент.

Поэтому я без всякой предвзятости или опасений смотрел, как бесчисленные советские танки катят по мощеным булыжником улицам Вильно. Часть жителей города испытывала некоторую нервозность, а меня переполняло любопытство, причем это любопытство нельзя было назвать недружественным.

Русские недолго пробыли в городе. Через несколько недель Советы передали город Вильно Литве, у которой были связи с нацистской Германией.

7 ноября меня арестовали и обвинили в хранении огнестрельного оружия. Случилось так, что меня попросили спрятать на одну ночь оружие для группы людей, которых я знал. В ту ночь, несмотря на то, что я не занимался ничем незаконным, меня задержала полиция за несоблюдение комендантского часа. Она провела рутинный обыск у меня дома и обнаружила огнестрельное оружие.

По такому обвинению полагалась смертная казнь, но я заявил, и впоследствии держался этого показания даже на допросах с избиениями в полиции, что оружие было оставлено у меня двумя людьми, которые (я уже знал это) были убиты во время сопровождения беженцев через границу. Поскольку полиция не смогла опровергнуть мои показания, меня приговорили к трем месяцам тюремного заключения. У меня до сих пор время от времени наблюдается рецидив дизентерии, которую я подхватил тогда в тюрьме.

После освобождения из тюрьмы я был назначен руководителем театра музыкальной комедии. Когда в июне 1940 года вернулись советские войска, я продолжал работать на этой должности.

Наш театр стал коллективным, но мой статус не изменился. Я и ещё двое человек были избраны в руководящий комитет, а поскольку я знал русский язык и мое политическое досье было чистым, то мое положение было устойчивым. Однако общая политическая ситуация в городе ухудшилось, и то здесь, то там людей начали арестовывать. Количество и частота арестов росли, и многих из тех, кого арестовали, больше никогда уже не видели. В повседневной жизни людей поселился страх. Каждый задавался вопросом, кто будет следующим в списке НКВД (теперь это уже МВД). Лица, которые занимали какие-либо властные или административные должности были подвержены даже большему риску ареста, чем простые люди, так как легко становились мишенью анонимных обвинений со стороны своих подчинённых.

Поэтому я не очень удивился, когда однажды осенней ночью раздался громкий пугающий стук в мою дверь и я был доставлен в НКВД. Меня посадили лицом к стене в ярко освещенной комнате под наблюдением вооруженных охранников. Этот процесс так называемого "размягчения" продолжался несколько часов. Ощущение было ужасным, и только мое знание русского языка и советского менталитета позволило мне вырваться оттуда на свободу.

Однако я знал, что это было первым и, возможно, последним предупреждением о том, что ожидало нас в будущем, и решил, не тратя попусту времени, бежать с советской территории. Сложность заключалась в том, что и многие другие люди на оккупированной советскими войсками территории думали таким же образом, а советские власти не были намерены позволить кому - либо покинуть страну.

Но мне повезло. Еще до этого, когда литовцы посадили меня в тюрьму, я по ошибке упустил возможность зарегистрироваться в качестве постоянного жителя Вильно. Когда красные вновь захватили страны Балтии, меня отнесли к категории беженцев и выдали соответствующий документ, несмотря на тот факт, что я почти всю мою жизнь прожил в Вильно. Это сыграло свою роль, когда осенью 1940 года советские власти издали декрет о том, что все постоянные жители должны автоматически получить литовское гражданство, а всем беженцам будет предоставлено право обратиться с ходатайством о предоставлении советского гражданства или о разрешении выехать за границу. Получение разрешения выехать за рубеж зависело от наличия иностранной въездной визы. Ловушка заключалась в том, что в Литве не было дипломатических представительств иностранных государств. Для получения иностранной визы требовалось выехать в Москву, а такая поездка была возможна только при наличии специального разрешения, которое, в свою очередь, невозможно было получить.