Екатерина Савина - Клуб одиноких зомби

– Дождь, – загадочно произнес он. – Слушай, Калинова, ты, говорят, ясновидящая... ты что-нибудь знаешь о ней?

Я сразу догадалась о ком идет речь – об умершей сегодня Кирилловой Вере Васильевне, но сделала вид, что не поняла его вопроса.

– О погоде? – наивно спросила я. – Нет, я никогда ей не интересуюсь. А зачем? Дождь, так дождь...

Андрей Вадимович оторвал взгляд от окна и пристально посмотрел на меня, пытаясь сообразить, серьезно я говорю или все-таки «валяю дурака». Естественно, я ничем не выдала себя, но, в свою очередь, отметила, что с лица ненавистного мне доктора исчезла его привычная наглая улыбка. Я поняла, что произошедшее с Кирилловой очень интересует и его, но совершенно не собиралась удовлетворять его любопытство.

– Нет, я не о погоде, – серьезно сказал он, – а о больной из третьей палаты. Наверняка, вы с Сашкой о ней и разговаривали. Сейчас все о ней здесь говорят, правда, с опаской... Но мне ты, Ольга, можешь доверять, я никому не передам наш разговор.

Андрей Вадимович сделал особый акцент на моем имени давая понять, что специально его уточнил и запомнил. Правда, это обстоятельство нисколько не убедило меня, что ему можно доверять. Я сделала удивленное лицо, давая понять, что не знаю, о чем, точнее, о ком идет речь. Доктор занервничал, достал из кармана пачку сигарет, посмотрел на нее и, осознав, что не имеет возможности закурить здесь, убрал ее обратно. Я поняла, что ушедшая из жизни Кириллова интересовала его больше, чем я живая и почти здоровая. Пружина, натянутая внутри меня, расслабилась, и я задышала свободнее. Конечно, особой угрозы и не было, просто наглость, с которой мне пришлось один раз столкнуться, меня застала врасплох и обещала впредь быть непредсказуемой. Мне казалось, что я сама никогда не была наглой, поэтому это качество в других я не переносила.

Теперь стоявший передо мной Андрей Вадимович казался мне не обнаглевшим бабником, а человеком, которого заинтересовало нечто паранормальное. Более того, я видела, что он встревожен, он потерял свою стопроцентную уверенность в себе, хотя, заходя сюда, пытался скрыть свой мандраж. Интуиция подсказывала мне, что он решился заговорить со мной на запрещенную тему не просто так, а потому что его что-то очень тревожило. Я видела, как он отчаянно напрягал свои мозги, пытаясь, пока нам никто не помешал, сформулировать новый вопрос, более конкретный и в то же время не раскрывающий его крайней озабоченности произошедшим. Я в тайне ждала этого вопроса, потому что даже в нем могла содержаться какая-то последняя, еще не известная мне информация.

Но, увы, нам помешали. Гремя металлическим ведром, в палату помпезно вошла санитарка тетя Люба. Андрея Вадимовича словно ветром сдуло, и в этот момент санитарка чувствовала себя вовсе не младшим медицинским персоналом, а самым, что ни на есть старшим, а мытье полов, по ее мнению, было не менее важным, чем сложные хирургические операции. Мне не хотелось поддерживать в тете Любе эту мифическую уверенность в своей значимости, и я решила тотчас встать с постели и выйти из палаты. Я даже заглянула в ведро, но, как ни странно, вода в нем была чистая. Если бы оказалось иначе, я бы обязательно указала ей на это. От меня не скрылось, что санитарка была разочарована тем, что не произвела на меня должного впечатления. Может быть, она даже хотела со мной поговорить, но я это поняла только, когда вышла. «Не возвращаются же обратно, – подумала я. – Если ей есть, что мне сказать, то она меня дождется».

Умывшись, я прогулялась по коридору в надежде услышать что-нибудь о Кирилловой. Около ординаторской я остановилась и, как доморощенный шпион, стала снова разглядывать плакаты на стене, одновременно прислушиваясь к разговорам за чуть приоткрытой дверью.

– ...нарушение целостности мозговой ткани с расстройством деятельности мозга, – сказал Голявин.

– Да, при нарушении в этом участке коры всегда наступают переферические параличи и расстройства чувствительности, – произнес женский голос.

Разговор, услышанный мной состоял из одних медицинских терминов, и не было названо ни одного имени. Я поняла, что больше ловить здесь нечего и вернулась в свою палату. Голос тети Любы раздавался где-то за стенкой, но я не сожалела, что мы с ней не встретились. Она вряд ли могла мне что-либо рассказать, скорее всего, ее интересовали яблоки, которые мне вчера принесла Даша и которые я сама еще не успела попробовать. «Нет, сегодня тетя Люба опять схалтурила, – подумала я, выбирая самое большое яблоко. – Хоть и чистой водой полы мыла, но под койкой не протирала. Не буду ее каждый день фруктами баловать».

– Калинова, иди кардиограмму делать, – услышала я голос Софьи Николаевны.

Я пришла к выводу, что совершенно ничего не понимаю в традиционной медицине. Я не знала, зачем при сотрясении мозга надо делать кардиограмму сердца, если на его работу у меня нет жалоб. Тем не менее, мне пришлось повиноваться.

Мария почувствовала, что не может размышлять на ходу, она села на скамейку, несмотря на то, что лавка была мокрая от дождя. Прохожие с недоумением посматривали на нее, но Мария ничего вокруг себя не замечала! Она «с головой ушла» в свои размышления.

«Мои догадки подтвердились. Система начала разрушаться. Сегодня умерла Вера, но это только первая жертва, смерть ожидает нас всех. Неужели Он этого не понимает? – анализировала Мария. – Я шла на встречу с Ним, твердо решив, что не скажу всей правды, а обещанного серьезного разговора не состоялось. Он сказал мне на ходу, что Кириллова умерла, не приходя в сознание. Он решил, что теперь опасаться нечего, и закрывать клуб не стоит. Может быть, Он ведет двойную игру, может быть мне стоит исчезнуть из Москвы? Бесполезно, меня везде найдут... И мое исчезновение только заставит Его активизироваться... Можно ли верить в то, что мои способности Ему очень нужны, и Он не попытается меня зомбировать? Вчера Он мне угрожал, а сегодня сделал вид, что ничего не произошло... Это странно! Я не могу больше Ему верить! Придется отступить от своих традиций и днем, в светлое время суток, до занятия в клубе заняться медитацией».

Мария решительно встала со скамейки и направилась к станции метро. Она не заметила, то дождь кончился, и шла под зонтиком, продолжая удивлять прохожих.

Татьяна никогда не была красавицей. Даже будущий муж мысленно назвал ее при первой встрече «пигалицей». Она была очень маленького роста, чрезвычайно худая, с короткой стрижкой и мелкими неброскими чертами лица. Возможно, Анатолий совсем не обратил бы на нее внимания, но она дважды перед ним брала в читальном зале студенческой библиотеки именно ту книгу, которая интересовала и его. И оба раза эта пигалица переходила ему дорогу, поскольку книги были в единственном экземпляре. Во второй раз он подсел к Татьяне и познакомился с ней, хотя целью его знакомства была вовсе не сама девушка, а книга, необходимая для написания реферата по философии.