Пабло Де Сантис - Философия и гуманитарные науки

— Но не испытываю к нему никаких симпатий. Я выполнил большую часть работы, а он даже не включил меня в число авторов книги.

— Он всегда поступает так с простаками, чтобы не делиться с ними авторскими правами.

Мы подошли к лестнице. Новарио возмутился:

— Посмотрите, что стало с моими ботинками. Там, вероятно, сломался кран. И вряд ли его соберутся отремонтировать в ближайшие несколько лет.

Я попрощался с ним у двери кафедры, опасаясь, что он тоже захочет зайти. Зазвонил телефон: это была моя мать. Я рассказал ей, как поступил со мной Конде. Сначала она его защищала, но потом назвала предателем, и это меня успокоило. Я не мог доказать свое авторство, но по крайней мере я мог устроить Конде головную боль.

В тот день я перечитал «Римских свиней» Энчо Такчи. Книга была далеко не скучной, но я все равно уснул — прямо в кресле на кафедре. Когда я проснулся, уже была ночь. Я выглянул в коридор; там было темно и пусто. Часов у меня не было. Я попытался угадать время по шуму с улицы, но глухое безмолвие здания поглощало все звуки. Я хотел включить свет в коридоре, но у меня ничего не вышло; весь наш сектор был обесточен. На ощупь я направился к лестнице.

На втором этаже я увидел вдалеке свет, который двигался в мою сторону.

Я подумал, что это был человек с фонариком в руках, но лампочка была очень высоко. Я вспомнил о ночном стороже в шахтерской каске.

Он остановился метрах в тридцати от меня. Его лица не было видно, фигура скрывалась в сумраке.

— Кто вы? Что вы здесь ищете?

Я вдруг задался вопросом, а нет ли у него оружия. Дрожащим голосом я назвал свое имя и кафедру.

— Что вы здесь делаете?

— Я остался поработать… и потерял счет времени.

— Дверь уже заперли. Вам придется подождать до утра.

— Это никак невозможно. Меня ждут люди.

— Никто вас не ждет. Никто не ждет тех, кто приходит сюда. Они остаются здесь допоздна именно потому, что никто их не ждет. Я постоянно встречаю здесь тех, кто не отваживается уйти, и я должен их выпроваживать.

Он замолчал. Он никуда не торопился, как будто был полновластным хозяином времени.

— Я обхожу здание ночью, но чувствую себя как днем. Я знаю, кто вы; знаю, кто каждый из вас. Я смотрю на вас сверху, я знаю, куда и зачем вы идете. Там наверху есть папка для каждого, где описана его судьба. Но никто не сможет узнать ее содержания. А я слежу, чтобы так все и было.

Он подошел ближе. Я увидел его рот, многодневную щетину на щеках, большой нос.

— Я — инструмент судьбы. Я записываю все, что происходит, и все, что произойдет.

В какой-то момент нашей краткой беседы я понял, что он — сумасшедший и что я полностью в его власти. Я начал медленно отступать.

Он угадал, что я собирался задать стрекача, потому что крикнул:

— Дверь открыта. Убирайтесь отсюда, и быстро. В это время крысы выходят из своих убежищ.

Я сбежал вниз по лестнице. Дверь на улицу была полуоткрыта. Я проскользнул между тяжелыми бронзовыми створками и без остановок помчался по пустым улицам к своему дому, как если б за мной по пятам бежал ночной сторож.

В день презентации «Замен» помещение, где должно было пройти мероприятие, выглядело безукоризненно, хотя все остальное здание — вследствие забастовки — напоминало мусорную яму. Не знаю, как Конде смог этого добиться. Чуть в стороне на высокой платформе скучал в ожидании начала съемок оператор с государственного телеканала. Конде сообщил мне, что сюжет о презентации пойдет в программе «Культура нашего времени», которую передавали по вторникам по окончании вечернего киносеанса.

Я уселся в глубине. Первые ряды были заняты факультетским начальством, чиновниками госсекретариата культуры, членами академии и друзьями Эмилиано Конде. Я поискал глазами Гранадос, но ее нигде не было.

Презентация должна была начаться в шесть; было уже шесть тридцать, но Конде не спешил начинать — он о чем-то беседовал с тремя дамами, сидевшими в первом ряду. Из третьего ряда его окликнула какая-то женщина. Это была моя матушка, которая что-то процедила сквозь зубы. Конде с недовольным видом отвернулся.

Я выбрал пустой ряд в глубине зала. Рядом со мной сел Новарио.

— Вы готовы потребовать у Конде объяснений?

— Я?! Я же не сумасшедший.

— А ваши разоблачения?

— Я не думал, что будет столько народу. Пришли политики, академики, госслужащие. Если я выступлю против Конде, в университете меня объявят персоной нон грата. Лучше я предоставлю это почетное право нашей подруге-камикадзе. Вы ее, кстати, не видели?

— Пока нет.

Рядом с роялем поставили стол и два стула. На эти стулья — подчеркнуто медленно — уселись Конде и бывший ректор университета, Эсперт. Эсперт опробовал микрофон, издавший резкое шипение, и приступил к восхвалению Конде, который лишь скромно улыбался.

Когда пришла очередь Конде, он начал так:

— Здесь чествуют не меня, а Омеро Брокку.

Потом он очень подробно пересказал свою собственную биографию, упустив эпизод с бунтом скрипачей; через сорок пять минут он вспомнил о Брокке, о котором, впрочем, сказал немного. В конце своей речи, взглянув на женщину в третьем ряду, он добавил:

— Не могу не отметить ту неоценимую помощь, которую мне оказал в этой работе Эстебан Миро, чье имя из-за непростительной ошибки типографии попало лишь в список лиц, которым я выразил благодарность.

Женщина из третьего ряда зааплодировала, услышав мое имя; другие тоже захлопали — по той странной логике, которой подчиняются аплодисменты.

На сцену поднялась артистка, чтобы прочесть рассказ, а я отправился к двери — посмотреть, не появилась ли Гранадос. Пожалуй, она зарезервировала свой выход на заключительную часть презентации. Второстепенные персонажи в любой трагедии могут выйти на сцену в любое время, но последний акт — он всегда для героев. Герои просто обязаны появиться в финале. И тогда же, в финале, случаются главные катастрофы.

Новарио подошел ко мне и спросил, нет ли каких новостей.

— Я испугался, как и вы сами.

— Жаль. Посмотрите, как спокоен Конде. На этот раз он нас переиграл.

Конде сообщил о своей будущей работе: публикации первого тома биографии Брокки. Ее предварительное название: «От детства к Дому „Спиноза“».

— Это он приберег на десерт. Он нас запутал, заставил идти по ложным следам, — размышлял вслух Новарио, должно быть, пытаясь найти во мне если и не союзника, то понимающего слушателя. — Теперь он владеет правдой, а мы оказываемся вне игры.

Презентация закончилась, раздались аплодисменты. Когда публика начала расходиться, я встретил Гаспара Трехо.

— Для чего вы меня пригласили? — спросил он, зевая.

Я пожал плечами.

— Наша примадонна так и не появилась.