Пабло Де Сантис - Философия и гуманитарные науки

Немногочисленная группа оставшихся «в живых» кайманов подверглась серьезным ударам судьбы, как то: свадьба и переезд. Хорхе сообщил о своей предстоящей свадьбе, что остальные восприняли как измену.

— Я буду по-прежнему приходить по средам, — пообещал он. — В любую погоду, и ничто меня не остановит.

Другие, до него, тоже божились, что будут по-прежнему приходить на наши еженедельные посиделки, и даже пытались сдержать свое слово, но все попытки закончились неудачей. И дело не в том, что им не хватало воли: сразу же после вступления в брак они еще появлялись, пару раз в месяц, но рано или поздно мы их теряли уже безвозвратно. Сначала они нерешительно извинялись, потом пропадали совсем, превращаясь для нас в сомнительные объекты многочисленных анекдотов, которые, впрочем, имели смысл только для тех, кто еще оставался в группе. И что было хуже всего: когда кто-нибудь уходил, остальные начинали смотреть друг на друга со все возрастающим недоверием, задаваясь вопросом, кто будет следующим. Мы разговаривали на языке, который никто больше не мог понять и использовать, мы были последними представителями вымирающего племени.

Нехотя — и с большой долей ехидства — мы провозгласили тост за женитьбу Хорхе. Хозяин пиццерии «Кайман», увидев нас с поднятыми бокалами, подошел, чтобы сообщить нам о том, что он продает заведение. Он сказал, что покупатель собирается все переделать. Поэтому нам придется искать себе другой бар. Новость нас огорчила, но совершенно не удивила; мы давно уже недоумевали, как подобное заведение — такое грязное и унылое — может «держаться» уже столько лет.

Я начал рассказывать о своих «достижениях» за последние несколько дней, но мои слушатели, выбитые из колеи двумя неприятными новостями, пребывали в мрачном настроении. Когда я завел разговор о предстоящей работе, они стали подтрунивать надо мной.

— Разбирать какие-то старые бумаги, тебе оно надо? Лучше сожги их, — сказал Диего, который всегда говорил исключительно с целью хоть что-то сказать и, как правило, не говорил ничего интересного.

— Поищи-ка ты лучше другую работу. Сделай, как я: устройся в какой-нибудь банк. Вот я устроился и теперь очень доволен. Получаю в два раза больше и работаю вдвое меньше, — сказал Хорхе.

Я неодобрительно посмотрел на него, и другие меня поддержали. Хорхе был не в том положении, когда можно критиковать других и давать им советы. Кроме того, все знали, что на эту работу его устроил будущий тесть.

У Грога была своя точка зрения.

— Бесполезная работа — это великолепный метод для самопознания. Любая работа дисциплинирует, надо лишь оставаться собой. Если не ставишь великой цели, тебе и не нужно ее достигать. Для учителей дзена каждое действие полно смысла: подметать ли пол, мыть ли посуду, готовить ли чай.

Мы так и не поняли, что он имел в виду. Чтобы пояснить свою мысль, он рассказал одну дзенскую историю:

— Учитель дает ученику задание: отполировать замшей голубую вазу. Ученик тщательно исполняет задание. На следующий день учитель смотрит на вазу и интересуется, почему работа не завершена. Ученик, смутившись, продолжает полировать вазу. Сцена повторяется изо дня в день, пока парень случайно не разбивает вазу. Он приносит осколки учителю. «Я вижу, ты все-таки не исполнил работу, как надо», — говорит тот. И только когда ученик выбрасывает осколки, отполированные до зеркального блеска, учитель остается доволен.

Поскольку Грог собрался одарить нас еще одной дзенской притчей, чтобы мы поняли смысл предыдущей — смысл, должен признаться, от нас ускользнувший, — я поспешил рассказать им про конгресс.

Однажды вечером на кафедре появился Конде с двумя коробками бумаг — версий «Замен». Он спросил меня, как идет работа; я солгал, что хорошо.

— Будут какие-то пожелания, в смысле, инструкции? — спросил я.

— Сейчас у меня нет времени, — сказал он. — Меня ждут на лекции по модернистским сонетам. Я уже по горло сыт выступлениями. Говорят, что с каждым у меня получается все лучше и лучше, но я уже устал слушать самого себя.

Едва он ушел, на кафедре появился какой-то тучный мужчина невысокого роста, с рыжей бородой. Он попросил одно из недавних исследований Конде, посвященных Брокке.

— Конде только что вышел, — сказал я.

— Как жалко, что я его не застал. Мы с ним знакомы уже много лет. — Он протянул мне руку. — Меня зовут Виктор Новарио. Я учился здесь, в этом самом здании, но потом перевелся в Южный университет. Большой город сводил меня с ума. А там, рядом с горами царят мир и покой, который я ни на что не променяю.

Как бы мимоходом, я упомянул, что недавно в какой-то газете читал статью о высоком уровне уголовной преступности и приросте психозов в мирных провинциях юга. Он резко изменил тему:

— Вы не знаете, Конде что-нибудь новое написал о Брокке? Я также специализируюсь по этой теме, и мне было бы интересно сравнить наши работы. Столько тайн и загадок — в одиночку их не разрешить.

— Конде, насколько я знаю, работает постоянно. То есть по теме Брокки. Но со мной он свои работы не обсуждает.

— Я оставлю вам письмо для доктора Конде. — Он вытащил конверт из своего чемоданчика. — Я сейчас организую конгресс, первый конгресс по творчеству Брокки. Хорошо, если бы Конде тоже принял участие, ведь он единственный, кто прочел утерянные труды Брокки. Если проект будет удачным, пожалуй, можно будет и книги выпустить.

Новарио передал мне письмо и телефон гостиницы, где он остановился: отель «Анкона», проспект Мая. Я спросил, включил ли он в число приглашенных и Сельву Гранадос.

— Безусловно. А что еще оставалось делать? — Он понизил голос, чтобы его не слышали студенты, находившиеся в зале. — Было бы очень желательно, чтобы работа конгресса освещалась в печати. Кстати, а как на кафедре обстоят дела в смысле связей со средствами массовой информации?

Я понуро опустил голову.

— Ладно, не важно, — сказал Новарио. — Я сам буду, образно выражаясь, обивать пороги редакций. Когда-нибудь им придется заняться важными темами.

Тем же вечером я позвонил Конде в Академию литературы, чтобы сообщить о приглашении на конгресс.

— Новарио организует конгресс! Это же сумасшествие. Омеро Брокка — мой. И никто не имеет права спекулировать его именем. — Он сам заметил, что перешел на крик в присутствии посторонних. Я услышал, как он извинился (перед ними, а не передо мной), и положил трубку.

Когда Новарио вновь появился на кафедре, я сказал ему, что Конде ответил отказом. Он сказал, что конгресс в любом случае состоится. Еще через несколько дней он добился, чтобы ему предоставили на два дня актовый зал. Он также договорился с типографией о выпуске трехсот объявлений, которые он сам потрудился расклеить во всех коридорах и лифтах, на дверях и колоннах: