Михаил Черненок - Сиреневый туман

— Я откуда знаю, кто…

— Зачем же тайные похороны фотографировал?

— О смерти Казаринова я узнал из разговоров на следующий день, а когда фотографировал на кладбище, вообще не мог понять, что там происходит, — Полегшаев опустил глаза. — Откровенно признаюсь, один из моих осведомителей — заядлый рыболов, живущий недалеко от могильщика Собачкина, в ночь с пятого на шестое июля вернулся с рыбалки домой перед рассветом. В это время у избушки Гурьяна стояла белая автомашина. И как будто бы из нее вытаскивали большой ящик. Разумеется, это меня заинтересовало. Шестого утром, когда могильщика не было дома, я тайком заглянул в его усадьбу и в курятнике обнаружил прикрытую тряпьем японскую коробку. Сразу подумалось: кто-то из знакомых Гурьяна припрятал украденный импортный холодильник.

— А мысль — заглянуть в коробку — не мелькнула? — недоверчиво спросил Бирюков.

— Ну, разве мог я подумать, что в ней — труп Казаринова? Я так прикинул… Пустую коробку привозить тайно нет смысла. Значит, кража! Если привезли ночью, то и увезти должны в темноте. Короче, взял усадьбу могильщика под наблюдение и в первую же ночь, с шестого на седьмое, стал свидетелем непонятного… В первом часу в усадьбу Собачкина вошли два мужика. Один высокий, другой заметно ниже. Пробыли там минут десять. Ночь, как нарочно, выдалась очень темная, все небо затянуло тучами, и я пропустил момент, когда они вытащили коробку из курятника. Услышал по шороху, что с тяжестью пошли к кладбищу. Подумалось, воры хотят надежнее запрятать украденное в глухом углу. Они, похоже, заблудились. Около получаса искали вырытую Собачкиным яму. По глухим ударам комьев земли догадался, что зарывают коробку. Подобрался поближе, но разглядел только смутные согнувшиеся силуэты, напряженно орудующие лопатами. Находился от них метрах в двадцати. Ждал, скорее бы рассвело, чтобы сфотографировать. Но они управились до рассвета. И тогда решил применить фотовспышку. Два раза щелкнул — мужики словно растворились в темноте. Придя домой, сразу проявил пленку. Кроме мутных крестов, на ней ничего не получилось.

— Вызвать группу задержания не догадался? — спросил Бирюков.

— Думал, один управлюсь. Героем стану.

— Почему о происшествии никому не заявил?

— Стыдно было, что опрофанился, как малолетний шнурок.

— Значит, зарывал могилу не Собачкин?

Полегшаев крутнул головой:

— Упустив мужиков, я заглянул в избушку могильщика. В доску пьяный Гурьян храпел, будто трактор.

— На кого из наших общих знакомых те мужики ростом похожи?

— Не могу точно сказать. Очень темно было.

— Хотя бы примерно, Сергей…

— Ну, если взять райповских грузчиков, то высокий, примерно, как Николай Санков, а тот, что ниже, вроде бы на Артема Лупова смахивает.

— Может, это они и были?

— Не могу утверждать. Голосов их не слышал. Действовали молча, как роботы.

Телефон на столе Бирюкова залился междугородным звонком. Антон снял трубку. Звонил Шахматов. Заговорил он на условном языке, полунамеками, однако Бирюков без труда понял, что загадки, связанные с Софией Лазаревной и убийством Жменькина-Ксивы, разгаданы.

— А вальтеровская игрушка с залежалым припасом попала к ясновидящей от преуспевающего брокера, — заканчивая разговор, сказал начальник отдела розыска. — Хотели это у него выяснить, но портной говорит, что брокер срочно уехал к тебе. Если появится, имей в виду: второго июля по его билету в Москву улетел другой человек. Сам брокер вылетел из Новосибирска только утром девятого, а вечером того же дня отбыл авиарейсом из столицы в Лондон. Хорошо меня понял?

— Да, — подтвердил Бирюков.

— Потерпевшая не заговорила?

— Пока нет, но надежда появилась.

— Моли бога, чтобы помог ей. Заговорит — все узелки развяжет. Завтра буду у тебя с подробностями.

Максим Вольфович Виноградов появился у Бирюкова вскоре после оперативного совещания. Преуспевающий брокер так сильно изменился, что казалось, будто он только-только стал на ноги после изнурительной болезни. Смущенно поздоровавшись, торопливо сел и, глядя воспаленными глазами на Антона, с тяжелым вздохом проговорил:

— Приехал каяться в своих грехах, товарищ прокурор.

Бирюков слегка улыбнулся:

— Прокуратура — не церковь, а прокурор — не батюшка. Если намерены откровенно признаться в преступлении, то у юристов это называется явкой с повинной.

— Нет, нет, нет! Серьезного преступления, скажем, как убийство, я не совершил, но в моральном плане дров наломал много, очень много, — взволнованно заторопился Виноградов. — В прошлой беседе с вами, простите, был неискренним. Хотел полностью обелить себя. Однако после вчерашней стрельбы на даче Оксаны Черноплясовой, о чем узнал от сторожа Донцова, решил, пока не поздно, рассказать все откровенно. Пусть суд приговорит меня к тюремному заключению. Пусть! До тех пор, пока не исповедуюсь в безумии, которое допустил, я все равно жить не смогу…

— Внимательно вас слушаю, Максим Вольфович, — стараясь погасить эмоциональный порыв Виноградова, сказал Бирюков.

— Мои грехи начинаются с греха моей мамы, Ольги Модестовны. Придется начинать повествование с далекого прошлого. Для этого надо время…

— Пожалуйста, нас никто не торопит.

Виноградов еще раз вздохнул и стал рассказывать. «Грех» Ольги Модестовны, как уже знал Бирюков, заключался в том, что она официально вышла замуж за немецкого офицера Вольфа Швабауэра и поселилась с ним в роскошной квартире старинного дома на престижной в Одессе улице Дерибасовской. Когда советские войска начали упорные бои за освобождение Одессы, Вольф появлялся у жены редко и каждый раз, укладываясь спать, под подушку прятал заряженный пистолет. В ту ночь, когда Ольга Модестовна видела мужа последний раз, тревогу объявили так внезапно, что Вольф, кое-как натянув верхнюю одежду, схватил офицерскую портупею и выбежал из квартиры навсегда. Что с ним случилось, осталось тайной. Оставленный под подушкой пистолет вместе с хранившимися фотографиями мужа и письмами его родителей из Германии Ольга Модестовна вложила в надрезанную резиновую грелку и спрятала в тайник декоративного камина. Там они и остались, когда после освобождения города ее арестовали чекисты. Перед смертью она просила сына не только повидать бывших соседей, но и попытаться забрать из тайника фотографии.

Выросший в Одессе Виноградов прекрасно знал город своей юности. Выполняя предсмертный наказ матери, он быстро отыскал дом, где когда-то жила Ольга Модестовна. Никаких жильцов в нем не было — обветшавшее от времени здание находилось на долгостроевском ремонте. Это в какой-то мере облегчило задачу. Ориентируясь рассказанными матерью приметами, Максим Вольфович нашел нужную квартиру. Обойдя захламленные отбитой штукатуркой комнаты без оконных рам и дверей, обнаружил сохранившийся декоративный камин, добрался до тайника и, удивившись, вытащил оттуда туго набитую резиновую грелку, в которой прекрасно сохранились завернутые в пергамент фотографии молодого красавца оберлейтенанта, пачка писем на немецком языке и словно новенький «Вальтер» с полной обоймой боевых патронов. Сдавать пистолет в милицию, из-за непременных по такому случаю дотошных расспросов, Виноградов не захотел. И оставлять его на произвол судьбы в захламленной квартире было жалко. Максим Вольфович решил всю находку увезти домой на память о родителях, от которых, кроме этого «наследства», ему ничегошеньки не осталось.