Ирина Глебова - Санный след

Викентий Павлович и Кирилл Степанович стояли в скорбном кругу друзей Городецких. Петрусенко незаметно, но цепко осматривал всех. Нет, он, конечно же, не ожидал увидеть здесь Серкова, даже в отдаленной толпе случайных прихожан. Но не окажется ли на заупокойной службе другой — дерзкий, изменчивый, как хамелеон, неведомый и неуловимый?

В какой-то момент Викентий Павлович заметил, что Одиноков неотрывно смотрит… Куда? Поначалу ему показалось, что на Городецких — родителей и малолетних братьев Анны. Но почти сразу он увидел ошибку. Нет, Кирилл смотрел на моложавую женщину, смотрел так нежно и грустно…

— Кто она? — наклонившись, шепотом спросил Викентий.

Одиноков вздрогнул, хотел было изобразить удивление, но, глянув на Викентия, слегка улыбнулся: это было бесполезно.

— Ее зовут Ксения Аполлинарьевна Анисимова.

— Незамужняя, как я понимаю?

— Вдова. Отважная женщина, была участницей Маньчжурских событий. Муж ее, офицер, геройски погиб там же, в бою. Она хранит ему верность.

«Ты сам, дорогой, хранишь верность умершей жене, — подумал Викентий. — Но это не помешало же тебе полюбить тайно».

Кирилл Степанович вдовел уже семь лет, сам, с помощью дальней престарелой родственницы, воспитывал сына и дочь. Он уже отвел глаза от Анисимовой, но теперь Петрусенко стал пристально рассматривать ее. Стройная, грациозная — это не может скрыть даже шубка. Над высоким чистым лбом — волнистые русые волосы, выбились из-под пухового платка. Печальное лицо все же прекрасно, как бывают прекрасны лица, озаренные интеллектом, добротой, благородством.

«Да, — Петрусенко перевел взгляд на Одинокова, погруженного в свои мысли. — Они могли бы стать прекрасной парой».

Кирилл был старше самого Викентия на четыре года — ему уже исполнилось сорок. Худощавый и спортивный, седина на висках, но она не заметна в светлых густых волосах, серые глаза выделялись на смуглом лице.

— А вы с госпожой Анисимовой знакомы?

Одиноков, задумавшись, не сразу понял вопрос. Покачал головой.

— Нет. Она учительница в женской гимназии, где моя Надюша учится. Но Ксения… Аполлинарьевна преподает в старших классах.

— Значит, тебя она не знает?

— Наверное, нет.

— А кто это с ней рядом? С кем она говорит?

В этот момент священники пошли с кадилами по храму, люди оживились, заговорили. И Петрусенко увидел, как женщина склонилась к двум другим, стоящим рядом.

— Это ее семья, — ответил Одиноков. — Сестра и племянница. Княгиня и княжна Орешины. С княжной — ее жених… Другой семьи у нее нет.

«А жаль, — опять подумал Петрусенко. — Впрочем, жизнь непредсказуема…»

Когда несчастья происходят с людьми, пусть и рядом живущими, но незнакомыми, сердце может наполниться жалостью, душа — сочувствием. Но, откровенно говоря, чужие беды всегда проходят стороной. И есть даже что-то притягательное в разговорах и обсуждениях происшедшего, и хочется, пусть даже краем уха, услышать подробности… Но Анечку Городецкую у Орешиных знали очень близко, и ее внезапная и страшная гибель стала для них шоком. Все последние дни Ксения жила в доме сестры и племянницы, ночевала в спальне с Леночкой. Жизненные силы, казалось, оставили девушку, она почти не разговаривала, хотя мать, тетя, а днем — жених не оставляли ее. Так продолжалось больше недели. И только на девятидневной панихиде Леночка словно пришла в себя. Под конец службы сказала тихо, словно сама себе:

— Она ничего не боялась… Так что же, лучше жить все время в страхе?

Ксения переглянулась с Петром. У молодого человека глаза заблестели влажно: он тоже понял, что шок проходит, девушка оживает. Ксения только взяла племянницу под руку, прижала к себе тонкий локоток. В этот вечер они впервые заговорили об Анне.

Леночка уже была в постели, но не спала, полулежала на высоких подушках. Горел ночной светильник, Ксения у столика читала. Она была настороже: чувствовала, что племянница хочет поговорить. Леночка и вправду окликнула ее.

— Ксаночка, ты ведь думаешь, что с нами ничего подобного не могло случиться?

Она сразу закрыла книгу, подсела на кровать, обняла худенькие плечи в тонкой ночной рубашке. Волнистые волосы обрамляли бледное личико, огромные испуганные глаза. Девушка казалась такой юной и беззащитной! Почувствовав крепкие руки своей тети-подружки, она тотчас же зарыдала и ткнулась Ксении в грудь. Рыдала горько, но, в то же время, как бы освобождено. Ксения молча касалась губами мягких прядей волос, ожидая, когда девушка успокоится. Потом ответила:

— Ах, девочка моя! Я тебя понимаю. Я и сама об этом все время думаю. Конечно, то, что случилось с несчастными женщинами, — ужасно! Мы же обе хорошо знали бедную мадам Солье. Она ведь не скрывала, что мужчины очень интересуют ее. Разные мужчины, многие… И другие девушки, они были совершенно самостоятельными и, наверное, слишком доверчивыми. И, как ни жаль мне об этом говорить, но они были очень неразборчивы в знакомствах.

— Да, я читала в газетах. Анета тоже об этом писала…

— Тише, тише! — Ксения сильнее прижала Леночку к себе. — Ничего уже не поделаешь. Не будем судить Анечку, она была славная девушка…

— Но ведь, Ксаночка, ты же хотела это сказать: тоже неразборчива в знакомствах?

— Скорее, рисковая она была девушка, все хотела сама знать и видеть.

— Если бы она не избрала себе такой образ жизни, это репортерство… ни за что бы такого не произошло!

— Ты хочешь сказать, Анна сама спровоцировала ситуацию?

— А разве нет? Ксана, она ведь ушла из дому тайком, ночью, переодетая!

Ксения улыбнулась грустно, словно вспоминая:

— Да, иногда трудно противостоять внутреннему зову. Характер человека — это и есть судьба…

Но Леночка словно не слышала. Ее вновь поразил сам факт: ушла в ночь, переодетая!

— Господи, какие же у Анеты были фантазии! Ей всюду представлялись секреты, замыслы, загадки. Летом она мне рассказала, что видела Петра где-то в трущобах, в кабаке, с каким-то бандитом! Огромным, пьяным, со шрамом на щеке!

— И что, это правда был он?

— Да нет же, Ксана! Как такое можно подумать! Анета и сама призналась, что лица не разглядела. Вот ей что-то почудилось, она сама уверилась и меня убеждала — Уманцев! Она всегда была такой упрямой…

Леночка опять тихо зарыдала, откинувшись на подушки. Слово «была», произнесенное ею самой, так резануло, словно внове.

— Упрямая, упрямая! — сквозь слезы шептала она. — Если бы не это упрямство — все сделать по-своему! — она бы не погибла!

Как ни странно, в эти горькие слова и слезы по умершей подруге примешивалась и обида на нее: Анна так и не поверила Леночке, которая, со слов Петра, отрицала его похождения в портовых кабаках. Сквозь пелену слез, Леночка видела озорные глаза Анеты, ее насмешливую улыбочку: «Нет, дорогая княжна Леночка, я никогда не ошибаюсь! Это был Уманцев. Тебя это огорчает? Напрасно, так даже интереснее…» Упрямица, она все же ошибалась. И тогда, и вот теперь! Страшная ошибка!