Джеффри Дивер - Двенадцатая карта

С каменным спокойствием Томпсон положил пистолет на левую руку, аккуратно прицелился и сделал четыре быстрых выстрела.

Первая пуля пробила бедро женщине, стоявшей на тротуаре.

Остальные настигли того, кому предназначались, – в середине его груди появились три крошечных отверстия. К тому времени как тело коснется земли, они превратятся в три кровавые розочки.

Девушки разительно отличались сложением, но Линкольн Райм сначала заметил то, как по-разному они смотрят.

Полная была одета броско, вся в блестящих побрякушках, с длинными оранжевыми ногтями. Ее взгляд плясал, как непоседливая мошкара, не задерживаясь ни на чем дольше секунды. Она обскакала глазами лабораторию: приборы, мензурки, химикаты, компьютеры, мониторы, бесконечные провода; глянула на его ноги… коляску, все время шумно жуя жвачку.

Вторая – невысокая, худенькая, похожая на мальчишку – была спокойна. Она не отрываясь смотрела на Линкольна. Один быстрый взгляд на коляску, и ее глаза вновь обратились к его лицу. Лаборатория ее не интересовала.

– Это Женева Сеттл. – Дженнифер Робинсон из патрульно-постовой службы кивнула на худышку. Женщина была хорошей знакомой Амелии Сакс и по ее просьбе привезла девушек из участка к Райму. – А это ее подруга Лакиша Скотт. Перестань жевать, Лакиша.

Девушка изобразила страдальческий вид, но жвачку вынула и сунула в сумочку, даже не потрудившись во что-нибудь завернуть.

Робинсон сказала:

– Они с Женевой вместе сегодня утром ходили в музей.

– Только я ничего не видела, – сразу предупредила Лакиша. Райм гадал, то ли она так нервничает из-за случившегося, то ли смущается, что он калека. Наверное, и то и другое.

Женева была в серой футболке, черных мешковатых штанах и кроссовках – последняя школьная мода, догадался Райм. Селлитто сообщил, что ей шестнадцать, но выглядела она моложе. У Лакиши на голове красовалась масса тонких черных и золотых косичек, затянутых так туго, что в промежутках просвечивала кожа. Женева была коротко подстрижена.

– Я объяснила им, кто вы, капитан. – Робинсон обратилась к нему по званию, которое уже несколько лет как устарело. – И что вы зададите кое-какие вопросы насчет происшествия. Женева рвалась в школу, но я сказала, что придется подождать.

– У меня сегодня контрольные, – пояснила девушка.

Лакиша только присвистнула.

Робинсон продолжала:

– Сейчас ее родителей нет в стране, возвращаются ближайшим рейсом. А в их отсутствие за ней приглядывает дядя.

– И где они? Родители? – спросил Райм.

– Отец на симпозиуме в Оксфорде.

– Он что, профессор?

Женева кивнула:

– Преподает литературу в Хантере. [4] Хантер-колледж – один из старейших (осн. в 1870 г.) и крупнейших колледжей в системе «Городской университет Нью-Йорка»; находится в центре Манхэттена.

Райму стало стыдно. Надо же было так удивиться, узнав, что у девочки из Гарлема интеллигентные родители, участвующие в международной научной жизни! Больше, чем на собственную зашоренность, он досадовал на ошибочность своих выводов. Да, по одежке ей самое место в уличной банде, но ведь напали на нее, когда она сидела в библиотеке, а не шаталась по подворотням и не таращилась с утра в телевизор.

Лакиша выудила из вместительной сумочки пачку сигарет.

Райм начал было:

– Здесь…

– …не курят, – закончил за него вошедший в комнату Том, после чего забрал пачку и запихал обратно в сумочку. Вот молодец – ничуть не смутился, что на него вдруг свалились две девушки-подростка. Он улыбнулся и спросил:

– Какую шипучку предпочитаете?

– А кофе есть? – спросила Лакиша.

– Найдется. – Том поочередно глянул на Дженифер Робинсон и на Райма. Оба только мотнули головой.

– Я крепкий люблю, – уточнила толстушка.

– Неужели? Я тоже. – Том посмотрел на Женеву. – Ты что-нибудь будешь?

– Спасибо, нет.

Райм с тоской посмотрел на бутылку скотча, стоящую поблизости на полке. Заметив его взгляд, Том усмехнулся и исчез в кухне. От слов патрульной Робинсон легче тоже не стало.

– Мне надо возвращаться в участок, сэр.

– Э-э… как, уже? – Райма охватило смятение. – Вы точно не можете задержаться на некоторое время?

– Не могу, сэр. Если я понадоблюсь, позвоните.

«Да, нянька сейчас бы не помешала».

Райм не верил в судьбу, иначе разглядел бы в таком положении вещей искусно подстроенное возмездие: взявшись за это дело, он избежал поездки в больницу и теперь расплачивался за уловку. Ближайшие полчаса в компании двух школьниц грозили обернуться пыткой. Общение с молодежью – совсем не его конек.

– До встречи, капитан. – Робинсон вышла за дверь.

– Да-да, – пробормотал Райм вдогонку.

Через несколько минут с подносом в руках возвратился Том. Он налил Лакише чашечку кофе, а Женеве подал кружку – судя по запаху, с горячим какао.

– Я подумал, вдруг ты все-таки не откажешься, – сказал он. – Не хочешь, можешь не пить.

– Что ж, спасибо, не откажусь.

Женева посмотрела на дымящуюся поверхность, отхлебнула глоточек-другой, опустила кружку и уставилась в пол. Затем еще несколько раз пригубила напиток.

– Все в порядке? – спросил ее Райм.

Кивок.

– У меня тоже, – сообщила Лакиша.

– Он напал на вас обеих?

– Не-а, на меня нет. – Лакиша окинула его взглядом. – Ты как тот актер, который шею сломал? – Она, причмокнув, отхлебнула кофе, добавила сахара, снова отхлебнула.

– Да, точно.

– И ты совсем ничем не можешь пошевелить?

– Не особенно.

– Вот дерьмо.

– Киш! Остынь, подруга, – шепнула Женева.

– Нет, ну вообще!..

Повисла тишина. С появления девушек прошло каких-то восемь минут, а казалось – часы. Что теперь делать? Попросить Тома, чтобы тот сбегал купить какую-нибудь настольную игру?

Конечно, надо еще задать вопросы, но Райму не хотелось самому этим заниматься. Искусством допроса он не владел. В бытность на оперативной работе он раз десять допрашивал подозреваемых, но так и не добился пресловутого момента истины, когда подопечный вдруг ломается и во всем признается. Другое дело Сакс – у нее к подобным беседам прирожденный талант. Она не раз поучала новичков, что одним неверным словом можно все загубить, называя этот эффект «загрязнением сознания», – примерно как Райм считал главным грехом следователя «загрязнение места происшествия».

– А как ты тогда управляешься с креслом? – спросила Лакиша.

– Тсс! – зашипела Женева.

– Я только спрашиваю.

– Ну и не надо.

– Да чего такого? За спрос не бьют в нос.

От прежней робости у Лакиши не осталось и следа. И не такая уж она на самом деле простая. Поначалу делает вид, будто смущается, словно вся такая наивная и ранимая, заставляет поверить, что преимущество за тобой. Сама тем временем хорошенько присматривается, взвешивает ситуацию. И стоит ей во всем разобраться, решает, можно или нет распускать язык.