Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя

У Анастасии не было ни шанса. Когда мы с Мишель встретились с психиатром Стэси, он объяснил нам, что с ней все в порядке — в пределах его компетенции — и она просто занимает место в палате. По настоянию Саймона мы зашли к врачу, прежде чем увидеться со Стэси.

Они вернулись из Нью-Йорка, после чего ее положили в больницу в состоянии тяжелого истощения: Саймон был занят в Сан-Франциско, надзирая за очередным расширением галереи, а его жену благополучно убрали с глаз долой в Пало-Альто, в уважаемую психиатрическую клинику Лиланда под наблюдение врачей. Они вернулись из Нью-Йорка, а мы с Мишель снова были вместе: оба мы были не в силах беспокоиться об Анастасии в одиночку.

— Почему вы не верите, что Стэси на самом деле больна? — спросила Мишель психиатра.

— Потому что она не проходит ни по одной установленной категории. Мы не можем классифицировать тех, кто просто не разговаривает.

— Значит, она притворяется? Но Стэси совсем не умеет лгать.

— Симулянты здесь — обычное дело. Мы их в расчет не берем.

— Но какой смысл? У нее есть дом и друзья. Она — лауреат Американской книжной премии.

— Поэтому в документах мы и отмечаем это как мнимое расстройство.

— А есть разница? — осведомилась Мишель.

— Если бы вы потрудились ознакомиться с литературой…

Психиатр подошел к книжному шкафу. Мишель пошла за ним. Я не пошел. Вышел из кабинета в саму лечебницу.

— Анастасия Лоуренс? — спросил я у молодого санитара. Он указал мне на общую комнату в конце коридора, где две пациентки на диване смотрели по телевизору рекламу дорогого авто. Одна была старая, другая полная. Ни одна не была Стэси.

Она оказалась за ними, снаружи, во дворе, на камне под деревом. Словно метафора ее поглощенной прессой жизни, двор был абсолютно искусственной средой, со всех сторон огороженной прозрачным стеклом. Я осмотрелся, чтобы понять, как она попала в это уединение. Санитар указал мне на раздвижную дверь.

Заметила ли она меня? Глаза ее были открыты, но выражали не больше, чем взгляд ее сокамерниц, смотревших телевизор: я казался ей таким же знакомым, как им — автомобили из рекламы, и при этом был так же далек от ее здешней жизни, как для них — возможность сесть за руль и уехать. Я все же подошел. Заметил, что на ней мое пальто. Хоть что-то общее между нами.

Она курила. Я поздоровался. Дым витал у ее губ. Я сел у ног. Она выдохнула.

— Ты не разговариваешь, — сказал я. — Понимаю. Я тоже не буду.

Она курила с таким жаром, словно поглощение никотина было единственным доступным для нее и отброшенным всеми способом общения. Слова предали ее, а теперь предал и весь мир. Я это понял — то же самое можно было сказать и обо мне, если бы кто-то потрудился заметить. Но у меня не осталось читателей, а с ней хотели поговорить все и каждый, и Саймон запретил ей курить прилюдно.

Итак, мы снова вдвоем. В кармане у меня был кусок бечевки. Я связал концы. Переплел между пальцами, соорудив «кошачью колыбель», поднял на уровень взгляда и протянул ей. Анастасия окуталась дымом. Я ждал, стоя на коленях. Она взяла бечевку и собрала свисающие волосы в хвост.

Это было не то, чего я ждал. Я заглянул ей в глаза и увидел в очках отражение Мишель и врача. Она прикурила новую сигарету и отвернулась.

Я встал им навстречу.

— Доктор мне все объяснил, — сказала Мишель. — Тебе стоило его послушать, милый.

— Мишель — отличная ученица, — согласился он. — Пациентка сказала что-нибудь?

— Она курила, — ответил я.

— Ей это не вредно? — спросила Мишель.

— Вряд ли это имеет значение, — сказал врач. — Я оставлю вас вдвоем… втроем. — Он подмигнул. — Если она вдруг начнет цитировать Геттисбергское послание [48] Речь Авраама Линкольна по поводу открытия национального кладбища в Геттисберге (Пенсильвания) 19 ноября 1863 г. После решающей битвы под Геттисбергом в июле 1863-го наступил перелом в Гражданской войне Севера и Юга. или еще что-нибудь — вы знаете, где меня найти. — И он закрыл за собой дверь.

— Как мне привлечь ее внимание? — спросила меня Мишель.

— Ты его и так привлекаешь.

Она расправила свои подплечники.

— Привет, Стэси! — слишком громким для этих стен голосом начала она. — Как Твои Дела! — Она подошла вплотную. — Поздравляю С Твоей Американской Книжной Премией! Ты, Наверное, Очень Счастлива! Мы Все Так Гордимся! — Она наклонилась, заглянула Стэси в глаза. — Скажи Мне: Ты Рада, Что Победила! Поделиться Этим С Друзьями Просто Здорово! — Она поднялась и с улыбкой подошла ко мне. — Разве она не прелесть? Думаю, она меня понимает.

— Между прочим, она не оглохла.

— Не глупи. Я повысила голос только потому, что доктор сказал, пациента в ее состоянии легко сбить с толку.

Она провела нас обратно в здание, прочь от Анастасии.

— О чем ты говорил с ней, милый?

— Я не говорил.

— То есть хочешь сказать, у вас не случилось осмысленной дискуссии, как у нас прошлой ночью? — Она села на угол оранжевого стола у настольного приемника, рядом с кем-то брошенными «Змеями и Лестницами». [49] Настольная игра: игроки по очереди бросают кубик и передвигают свои фишки на указанное кубиком количество клеток. Если фишка попадает на клетку с головой змеи, она съезжает по змее вниз и оказывается на клетке с хвостом змеи. Если фишка оказывается на клетке, где начинается лестница, она передвигается вверх, на клетку, где лестница кончается. Я сел напротив и бросил кубик. — Джонатон, я с тобой разговариваю.

— Ты права, — ответил я, имея в виду Анастасию. — Вопрос усовершенствования полового сношения посредством улучшенной смазки никогда между нами не возникал.

— Ты восхитителен, сам знаешь, — сказала Мишель. — Когда Стэси впервые тебя встретила, она сказала мне, что поверить не может, что мы вместе. Забавно, правда?

Я посмотрел на Анастасию на камне. Мишель тоже обернулась. Помахала Анастасии, как зверюшке в зоопарке. Потом взяла меня за руку.

— Идем, милый, — улыбнулась она, — проверим у меня дома, нельзя ли еще чуть-чуть усовершенствовать наше половое сношение, пока газета не призовет меня обратно на работу.

Саймон пригласил меня к себе домой.

— Не бери Мишель, — сказал он. — Это важно.

Я отправился к нему поздно вечером, когда она вернулась в газету, в который раз взбешенная тем, что я согласился с ее словами: по сравнению со Стэси она большая (то, что это было самой незначительной из ее проблем, видимо, не имело значения, равно как и мое заверение, что Анастасия удивительно тощая). Впрочем, Саймону я об этом не рассказал. Предоставил говорить ему. Как выяснилось, почти всегда лучше давать говорить другим.

Он предложил мне кофе, а не выпить, чтобы я, как он со значением произнес, оставался в сознании, и, сунув мне что-то почитать, отправился на кухню колдовать над туркой. Дал он мне, как оказалось, общую тетрадь, вроде школьной; на обложке Анастасия несмываемыми чернилами написала: «СТЭСИ ЛОУРЕНС».