Джонатон Китс - Химеры Хемингуэя

Правда?

Ты необычная.

Родинки у меня на ушах?

Где?

Ты меня совсем не знаешь.

А ты знаешь?..

Твоя семья…

Может, по телефону не…

Согласна.

Возможно, у меня дома…

Ты и я?

Но не так.

Ты и я.

Вернувшись в библиотеку, Анастасия взяла еще одну биографию Хемингуэя. Еще раз обдумала все факты. Вывод остался прежним. В указателе никакого Шмальца, никаких упоминаний О'Нила. Впрочем, в книге приводились не только страницы ранних дневников Хемингуэя, но и первые черновики «Фиесты».

Его почерк. Она рассматривала характерные черты — например, особенный изгиб к, и повторяющиеся детали, такие, как почти слитное двойное ф. Наиболее самонадеянную его букву — X , и Е , самую весомую. Не оставалось сомнений. «Как пали сильные» — каждое выведенное карандашом слово — написаны рукой Эрнеста Хемингуэя.

Как это объяснить? Стэси обнаружила, что даты в манускрипте совпадают с годом, когда у Хедли Хемингуэй на Лионском вокзале украли чемодан вместе с черновиком первой книги Эрнеста, к которому Хедли и направлялась, — он катался тогда на лыжах в Швейцарии. Он вполне мог написать этот потерянный роман за год. И язык юношески застенчивый, но уже становится собой: каждое слово в истории лейтенанта О'Нила строго отмерено, точно для телеграммы. Хемингуэй называл пропавший роман лирическим и больше ничего не говорил — возможно, дабы на фоне дальнейших книг, ровнее, эта могла пребывать утраченной. В «Как пали сильные» Анастасии слышалась музыка несмазанной машины современности, скрежет шестеренок, входящих в сцепление с совершенством.

И все же она понимала, что ее языкового слуха, ее взгляда и ума недостаточно. Чтобы дать открытию свое имя и построить на этом репутацию, ей не хватало многих лет, посвященных литературе, авторитета такого человека, как Тони Сьенна. Истолковать то, что лежит перед носом, в силах кто угодно, и, откровенно говоря, есть много литературных критиков гораздо тоньше двадцатилетней Анастасии. Инстинкт уже подсказывал ей: чтобы преуспеть, за страницами любой книги нужно найти историю.

Саймон. Саймон Шмальц. Его прошлое, ее будущее. С Саймоном она пойдет далеко, как никому и не снилось.

Саймон жил в Wunderkammer [7] Комната чудес, кунсткамера (нем.). — я имею в виду, каждая вещь в его квартире была удивительна, и у каждой была своя история, которую он присвоил. Раньше Wunderkammer были причудой джентльменов — кабинетные выставки диковинных трофеев из миров, где хозяину довелось побывать: усохший череп, священный свиток, кусочек магнетита, африканская бабочка в рамке, пучок мандрагоры, щепка от Креста Господня, клык йела. Люди тогда обладали знаниями буквально. Собирая в стеклянной горке разрозненные осколки, они пересказывали весь Восток, анонсировали новый мир, приручали фантастическое. В их кабинетах все различия выглаживались до гомогенности, ассоциируясь с владельцем коллекции. Происходила некая трансформация, двойная метаморфоза: делая коллекцию заурядной, как свое жилье, джентльмен сам становился незауряден, как она.

В квартире Саймона не было ни африканских бабочек, ни усохших черепов. Какие тайны они могли хранить на исходе тысячелетия, когда границами мира стали терминалы аэропортов? У него были иные личные границы, не менее чуждые его происхождению: Саймону требовалось обладать чем угодно, если оно добавляло ему значительности. Каким именно образом он достигал значительности, думаю, не играло для него никакой роли. Я вообще не уверен, что Саймона волновало, заслужена ли его репутация. Более того, я серьезно сомневаюсь, что его интересовало искусство. Возможно, для Саймона загадка искусства — в иллюзии. Этому-то оно Саймона и научило. Wunderkammer были первыми инсталляциями. Квартира Саймона была Wunderkammer — как и вся его жизнь.

Все осмотрев, Стэси спросила его о Хемингуэе.

— А где письма, которые он писал твоему деду?

— Мой дед не говорил по-английски.

— И при этом они дружили?

— Забавные вы люди, писатели. Верите, что весь мир — слова.

Итак, они вернулись к «Как пали сильные». Это никуда не годилось. Но Анастасия — она знала только один способ отвлечь мужчину. Она подошла к Саймону. Прикусила его губу в поцелуе.

Секс с Саймоном Стикли облачен был в саван тишины. Этот человек не рычал, не задыхался. Не потел. Ни на йоту не поддавался животному инстинкту. Я имею в виду, в постели с Анастасией Саймон был столь же утончен, сколь в «Пигмалионе» с клиентами. Изысканное представление. С ней никогда не бывало так — без травм, дискомфорта, без намека на смущение. Под Саймоном она тоже притихла. Могла забыть о его теле — и о своем. Могла выбросить из головы жизненную кутерьму и просто позволить, чтоб ее трахали. Быть всего лишь его миссионером, в той самой позе, под его толчками в ритме на четыре четверти. Секс с Саймоном был безмолвным, но казался Анастасии знакомым, как музыка, что она когда-то слышала.

Сначала он раскатал презерватив, стерильный, как белые перчатки, в которых он брал редкие книги из своей коллекции. Потом занял место сверху. Он уложился ровно в десять минут, затем довел до оргазма ее. Никаких липких следов. Никаких видимых последствий: Саймон утверждал, что тоже кончил, хотя спермы она не заметила. Через несколько минут он предложил повторить цикл. Понаблюдал, как она мечется под его бедрами. Улыбнулся и пригвоздил ее к постели, а она билась в беспомощных конвульсиях, не в силах дотянуться до него обезумевшими ладошками. Семь минут, восемь минут, девять минут. Она остановила его, будто сняла иглу проигрывателя с хорошо знакомой пластинки.

Она уложила его на спину. Заползла сверху. Направила его член себе между ног. Приподняла свое тело и уронила. Вытянулась и соскользнула. Он смотрел на нее, как невыключенная люстра. Анастасия развернулась. Вагиной ткнулась ему в лицо. Сняла резинку. Придвинулась. Она лизала, сосала, прикусывала. Он резко дернулся и вынул.

— Я проглочу, — сказала она, — тебе не нужно…

— Я знаю, — ответил он.

Она повернулась к нему:

— То есть уже все?

Он кивнул:

— Я все чувствую, как любой мужчина.

— И никогда ничего не выходит? То есть…

— Анастасия, дело не в тебе.

— Я сначала не поняла.

— По-моему, оно и к лучшему.

— Тогда мы просто сделаем вид. — Она перекатилась на спину, как ребенок, который играет во взрослую игру и желает доказать, что наконец понял правила. Но Саймон закончил. Он накрыл ее руку своей и удержал.

Вздрогнув, Анастасия проснулась. Лицо — клякса, волосы — колтун, складки от подушки. Все тело — неприкрытое смущение. Лихорадочный пот приклеил простыни к телу.