Игорь Христофоров - Смертельное шоу

-- Пошли проведу, -- боком стал к двери Андрей.

-- Шеф случайных людей запретил пускать, -- напомнил охранник и громко, по-насосному, сглотнул слюну.

-- Он -- не случайный. Ты же слышал. У него важное письмо. Брат есть брат.

Бородач провел Саньку по длинной, как коридор в пересыльной тюрьме, и такой же высокой, как тот коридор, прихожей. Только вместо зеленых камерных дверей с глазками, крытыми металлическими заслонками, вдоль стен по-музейному величественно стояли белые двери. Санька никогда в своей жизни не видел столько белых дверей. От них веяло чем-то больничным. Казалось, что если их открыть все одновременно, то можно будет задохнуться от запаха эфира, лекарств и хлорки.

Они прошли мимо них, и ни одна дверь не открылась. Но когда в самом конце коридора бородач ввел Саньку в небольшую, метров десять квадратных, комнату, запах все же появился. Но не эфира, лекарств или хлорки, а чего-то приторно-сладкого. Почудилось, что кто-то в комнате недавно разлил по оплошности сироп и убежал из боязни быть наказанным.

-- Секретарша у шефа. Как обычно, значит... Подожди здесь, -- показал на стул, обитый красивой зеленой тканью, бородач. -- Кстати, сними куртку.

-- А-а, да-да, конечно...

Саньке и самому уже надоел этот болоньевый мешок на теле, от которого пахло вокзальной сыростью и мышами. Он с радостью снял свою дерюгу, но, увидев на вешалке красивую кожаную куртку из коричневого крэка, почувствовал, что не может коснуться ее своей грязной одеждой.

-- Может, я в ней побуду? -- обернулся он к бородачу.

-- Да вешай ты! Мне все равно уходить пора. Я свой вопрос уже решил. Точнее, не решил.

Его тонкие пальчики освободили вешалку от куртки. Бородач накинул ее на плечи, и Санька удивился, что они такие хрупкие у барабанщика. Люди за горой барабанов и тарелок всегда казались ему кузнецами, которые на виду у толпы куют раскаленное железо своим невидимым молотом. А бородач выглядел скорее пианистом. Или даже скрипачом.

-- Посиди пару минут. Сейчас секретутка выйдет.

Слово резануло слух, но Санька не стал ничего спрашивать. Усталость и без всяких приглашений посадила его на удивительно мягкий, похожий на пух стул.

-- До свидания. -- Дал бородач пожать свою тонкую кисть и устало вышел из комнаты.

Санька так старался одновременно и пожать ему эти пальчики и не раздавить их, что даже забыл попрощаться.

Оставшись один, он только теперь заметил электрическую пишущую машинку, потом увидел монитор компьютера на столике секретарши, потом телефон и факс. Комната как будто не сразу стала видна, а вроде бы разворачивалась кадрами из фильма, и на экране появлялось то, куда устремлялась любопытная камера. Когда камера достигла двери, уже не хлипко-белой, а монументальной, в обтяжку обитой темно-зеленой кожей, левая створка ее открылась в сторону секретарской комнаты, и из нее выпорхнула такая красивая девица, что у Саньки похолодело все внутри.

Говорят, что немцы всех своих красивых женщин сожгли на кострах в мрачные годы средневековья. Сожгли потому, что красивых считали ведьмами. Хотя дело, скорее всего, в зависти. В эту минуту Санька бы спас из огня вошедшую в комнату девушку. Если бы ее, конечно, решили сжечь. У нее было такое красивое лицо, что ему даже показалось, что оно светится. Сладко-приторный запах стал еще заметнее. Это были духи, но сравнение с сиропом сидело в башке, и теперь показалось, что Саньке прямо под нос поднесли бокал с этим сиропом.

У девушки почему-то огнем пылали щеки. Она молча, с полным безразличием, будто перед ней была мебель, а не парень неплохого возраста и не самой дурной внешности, проплыла мимо него, и Санька с удивлением заметил, что она сжимала в кулачке трусики.

-- Здравствуйте, я... вот... -- в спину ей пробормотал Санька, но, кажется, так и остался для девушки мебелью.

Она беззвучно скользнула за белую дверь в комнату напротив, и оттуда вскоре донесся шум журчащей воды. Потом его сменил уже другой, булькающий звук. Девушка явно полоскала рот. Когда она выплевывала воду в раковину, казалось, что за дверью находится не райское создание, а огромная тетка из тех, что продают пирожки у вокзалов.

Наверное, она плескалась бы там сутки, но звонок, ворвавшийся в комнату, заставил ее выйти из-за белой двери. Ловко перебирая стройными лайкровыми ножками, она скользнула на свое место, ловко провернулась на кресле-крутилке вправо и сняла трубку с элегантностью манекенщицы, сбрасывающей соболиное манто с плеч под вздох зала.

-- Рада вас слышать, Леонид Венедиктович, -- пропела она в трубку.

Печально, но голосочек у нее оказался чуть надтреснутым. К лицу он явно не шел. К такому антуражу требовалось что-нибудь похожее одновременно на писк мышки, мяуканье кошечки и звон колокольчика.

-- Эдик у себя... Да, он вечером к вам заедет... Соединить?

Она все с той же грациозностью притопила клавишу, беззвучно опустила трубку на рычажки и только теперь показала, какого цвета у нее глаза. Они были серо-зелеными. Но почему-то смотрелись карими. Наверное, потому, что Саньке всегда нравились девушки с яркими, по-восточному карими глазами, и он не мог не дополнить красоту девушки своей частичкой красоты.

-- Вы по какому вопросу? -- спросила она, посмотрев на грязную санькину куртку, нагло висящую на белоснежной вешалке.

-- У меня письмо к Федору Федоровичу, -- еле нашел он в себе силы ответить. -- От брата.

-- Давайте его.

-- Ну, я бы сам...

Он остолбенело смотрел на ее протянутую ладошку. Именно в этой ладошке были еще пару минут назад зажаты трусики, и от этого даже пустой открытая ладонь казалась стыдной.

-- Я бы...

-- Давайте ваше письмо.

Ее властности мог бы позавидовать Косой.

Санька нехотя достал из кармана брюк паспорт, вынул из его страниц драгоценную бумажку и старательно разгладил сгиб, проходящий посередине.

-- Вот... Только осторожно, не потеряйте.

Девушка ничего не ответила. Она взяла бумажку двумя пальчиками за уголочек с таким видом, будто держала за хвостик мертвую мышь, и торопливо унесла ее за темно-зеленую дверь. Назад она вышла не так быстро, как ожидал Санька. И снова у нее были алые щеки.

-- Зайдите, -- безразлично сказала она.

Санька метнулся к куртке, потом к двери, потом опять к куртке. Дорожная привычка держать все свое при себе все-таки заставила сорвать куртку с вешалки. Сунув ее под мышку, он нырнул в кабинет и, увидев сидящего за огромным столом человека, чуть не брякнул: "Здравствуй, пахан!"

Из глубины огромной комнаты на него смотрел своими сонными

глазами... Косой. Высокий лоб с залысинами, выступающая вперед

челюсть с обветренной нижней губой, широкий мужицкий нос. Ноги,

ставшие чужими, с натугой, медленно подвели его к столу, и только