Игорь Христофоров - Страх

Наступ лопаты разорвал ухо, и с него по округлой щеке стекали три струйки крови. И оттого что их было ровно три, а не две, Тулаев неожиданно ощутил, что еще ничего не закончилось, что где-то в доме должен быть кто-то третий. А может, и четвертый.

Он вскинул глаза на собаку, которая почти задушила себя на готовом лопнуть поводке. А если третий враг - это всего лишь собака? Тулаев дрожащими, непослушными руками приставил к двери подвала лопату, шагнул к пистолету и поднял его с гравия.

"MOD. 82", - прочел он на черном затворе пистолета. Остальные надписи Тулаеву уже не требовались. Он держал в руках "Ческу збройовку", пистолет 82-й модели, военный образец, приспособленный под девятимиллиметровый патрон из пистолета Макарова. Возможно, тот самый пистолет, из которого стреляли в милицейскую машину налетчики.

Пальцем Тулаев выщелкнул магазин. Патроны в нем должны были лежать двухрядно, но сейчас на верху пружины сиротливо блеснул всего один. Не ему ли он предназначался?

В виски ударило жаром. Тулаев вогнал обойму в рукоятку, и этот единственный пээмовский патрон напомнил ему, что где-то в доме лежит его собственный "макаров", а может, лежит и телефон сотовой связи. Он уже слишком давно просрочил время связи с Межинским.

От козырька дома к столбу за забором тянулся телефонный провод. Он позвал Тулаева вовнутрь здания. "Сотовик" еще нужно было найти, а обычный телефон с обычным подмосковным номером стоял где-нибудь на тумбочке в одной из комнат.

Наждак и его дядька все так же лежали на холодном гравии и казались курортниками, заснувшими на пляже. Кальсоны у одного и цветастые, то ли в подсолнухах, то ли в огромных ромашках, трусы у другого делали их смешными и даже безобидными. Впрочем, спящий вулкан тоже безобиден. Нагнувшись, Тулаев приподнял за синее от татуировки плечо Наждака. Голова, провиснув на вялой шее, не захотела открывать лица. Тулаев сразу вспомнил о фотороботе, отпустил плечо и сунул руку в карман. Бумажки там не было. Ребята ему попались дотошные. Непонятно только, почему еще одежду на нем оставили. Могли бы и голяком в подвал сбросить.

Выставив перед собой пистолет, Тулаев обошел дом. В двух его окнах все так же горел свет. Остальные белели тюлевыми занавесками и почему-то не нравились сильнее, чем освещенные. В распахнутую дверь виднелся узкий коридор. Собака из последних сил продолжала хрипеть, но Тулаев ее уже не замечал, как не замечают все время тикающий в доме будильник. Его все еще мутило от взрыва, а жажда, выскребавшая горло, казалась гораздо сильнее страха перед встречей еще с кем-то в доме.

Уши не могли выручить Тулаева. В них все еще жили звуки подвала. Но глаза оставались прежними. Глаза снайпера соскучились по работе. Они замечали то, что никогда бы не увидел обычный человек. Слева, под вешалкой, стояло то ли семь, то ли восемь пар обуви, но размеров этой обуви было три. В самые здоровенные кроссовки запросто вошли бы две ступни Наждака и три или четыре - его дядьки. Это вполне мог быть амбал из марфинского бара. Как его называла барменша? Кажется, Цыпленок... Неплохая кликуха для бывшего супертяжа-дзюдоиста.

Кроссовки-то были, а Цыпленок мог и отсутствовать. Кроссовки - это не деталь. Это штрих. Возможно, случайный.

Через распахнутую дверь в освещенную комнату ложилось сочное желтое пятно. Оно делало менее страшным дальний конец коридора. Тулаев сделал два шага и взглядом провел по дверям в две другие комнаты. Одна была закрыта плотно. Вторая отчеркивалась слева черной полосой щели. Тулаев уже хотел шагнуть в освещенную комнату, но упрямые глаза не отпускали щель. Может, ему померещилось, но только секунду назад щель была вроде бы чуть чернее. На полкапли, но чернее. Что ее размыло? Солнечный луч, ударивший в окно? Человек, скрывающийся за дверью? Или усталость и муть в голове?

У стены коридора стояла швабра. Тулаев тихо поднес ее к двери и толкнул от себя. И тут же в коридор с грохотом упал стул. Тулаев отшатнулся, споткнулся об огромные кроссовки и со всего размаху хряснулся затылком об пол. Впереди, там, куда только что упал стул, что-то грохнуло еще раз, и палец сам нажал на курок. Под тупой удар выстрела какая-то стальная плита ударила Тулаева по ногам. Он извернулся, схватился руками за порог и, вытягивая, выдирая, высвобождая себя из-под ее свинцовой тяжести, все-таки перевалился через ступени. Хрипя не хуже, чем собака за его спиной, он вскочил и только теперь понял, что промазал.

В двери дома стоял Цыпленок и смотрел на него так, как судья смотрит на приговоренного к смертной казни: холодно и безразлично. В его руке смешной крошечной коврижкой смотрелся уроненный Тулаевым пистолет.

- Вот мы и встретились, ментяра! - в нос прогудел Цыпленок.

Даже с пяти метров его "выхлоп" добивал наверняка. От блевотинной вони вчерашнего цыпленковского перепоя Тулаева замутило так, словно он поцеловался с ним.

- Ты зачем Наждака убил, мент?! - сделал Цыпленок шаг вперед.

Чтобы оставить расстояние таким же, Тулаев дважды отшагнул от него. На гиганте нелепо смотрелись беленькие плавочки. С обтянутым в них килограммовым "хозяйством", над которым висел живот-мозоль давно растренированного спортсмена, Цыпленок казался борцом сумо, идущим получать приз за победу. Наверное, это ощущение возникло у Тулаева еще и оттого, что в красных слипающихся глазенках врага появилась кроме холода еще и какая-то радость.

- Я - не мент, - зачем-то сказал Тулаев.

В ответ Цыпленок вскинул арбуз кулака и крепче сжал в нем черную коврижку. Она щелкнула игрушечным пистолетиком. Кулак сдавил ее еще крепче. Кажется, Цыпленок действительно любил выигрывать. Наверное, почти все схватки на татами остались за ним. Юка, кока, вазари. Но пистолет не хотел давать ему слишком легкую победу.

Тулаев снова отступил. Не разъяснять же этой горе мяса, что последний патрон из "Ческой збройовки" уже ушел в "молоко".

- А-а-а! - со звериным рыком бросился на него Цыпленок.

Прыжком вправо Тулаев ушел от его стальных объятий, бросился к подвалу, на бегу подхватил лопату и с разворота, уже не плашмя, как до этого, а рубом опустил ее на амбала. В последний момент Цыпленок отклонил голову от удара, и лопата спичкой переломилась на его плече. Бульдозерным скрепером Тулаева швырнуло вправо. Он перелетел подвал и подушкой упал на гравий. Тысячами остриев он кольнул руки, ноги, тело. В ушах уже не только ухало, охало и ахало, но и выло надсадно, по-волчьи какое-то жуткое животное. И только глаза, одни лишь глаза поймали новый прыжок Цыпленка и замах деревяшкой, бывшей когда-то черенком лопаты.

Тулаев волчком катнулся вправо. По затылку крупой секанули взбитые палкой камни.

- А-а-а! - все с тем же звериным рыком кинул на него