Игорь Христофоров - Страх

- Я-а... Ты-ы... Мне-е...

Тулаев уже дошел до двери, когда его остановил голос Миши:

- Старичо-ок, останься! Еще не вечер!

Короткой отмашкой Тулаев выразил все сразу: и свое несогласие остаться, и безразличие к возможно начинающемуся новому скандалу, и плохое отношение к бане, которая все равно оказалась хуже привычной ванной, и обиду на самого себя. Работая в базе, он должен был остаться незаметным, а теперь уже не меньше восьми человек - если еще считать и банщицу - знали его в лицо.

Протухшая колбаса, закончив сражение в желудке, все-таки победила окончательно. Под сердцем сдавило, по вискам сыпануло холодной изморозью пота, и Тулаев, выбежав за порог бани, склонился над клумбой, плотно укрытой ягелем? Рвота била как бы даже не из желудка, а изнутри души. Зеленые травинки ягеля сразу исчезли, глаза залило слезами, и он сразу не понял, что его кто-то спрашивает.

- Вам плохо? - с такой заботливостью раздался сбоку женский голос, что рвота сразу оборвалась.

В Москве все бы обходили за километр скорчившегося, как Тулаев, человека. В Москве каждый рвавший на улице иначе чем алкаш не воспринимался, а значит, жалости к себе не требовал. А здесь его спрашивали таким тоном, каким любящая дочь интересуется здоровьем у постели больного отца.

- Что-о?.. - стерев платком пену с губ, распрямился Тулаев. - А-а, это вы!

Рядом с ним стояла Маша, продавщица из военторговского магазина. Ее глаза стали глубокими-глубокими. В них плескалось столько жалости, что Тулаев покраснел от стыда.

- Отравился... Вот, - еле выдавил он.

- Чего тут у вас? - спросили теперь уже в спину.

Тулаев обернулся и, увидев женщину-банщицу, только теперь заметил, что под платком на ее голове огненным ореолом светятся рыжие волосы, а на лице нет живого места от веснушек. Он завороженно перевел взгляд на Машу, потом опять на банщицу. Возникло ощущение, что он попеременно смотрел на одно и то же лицо, только его то сплющивали, делая округлым и щекатым, то вытягивали.

- Может, в медчасть вас проводить? - предложила Маша. - У нас хорошая медчасть...

- Нет-нет, спасибо, - отвернувшись, сплюнул Тулаев и отер платком губы.

Желудок, избавившись от колбасы, замер в ожидании, какую еще гадость в него проглотят. Но Тулаеву сейчас хотелось только пить. Наверное, полведра воды его бы спасли. Но ни ведра, ни воды рядом не было, и он спросил у банщицы совсем о другом:

- Вы, извините, не знаете... кто эти моряки?.. Ну, откуда?..

- Эти-то? - с иронией, как о глупых детях, переспросила банщица. - Да из нашего экипажа. Дурачатся, а завтра - выход на стрельбы.

- Вот как?

Ни особист, ни кадровики базы, ни адмирал не сообщили Тулаеву о том, что завтра одна из лодок уходила на стрельбу. А с какой стати они должны были это сообщать? Впрочем, особист мог бы и сказать. Получалось так, что в Тюленьей губе главным носителем секретов являлась банщица.

- Может, вы ошибаетесь? - вспомнив разговор с особистом,

спросил Тулаев. - Не на стрельбы, а на боевую службу?

- Ну, здравствуйте! Как же я могу ошибаться, если у меня

муж - боцман с той лодки?!

Внутри Тулаева приподнял голову дремавший до поры до времени оперативник отдела "Т", локтем отодвинул в сторону пьяницу и вроде бы небрежно сказал:

- А-а, это экипаж Комарова!.. Ну, где старпом - Комаров?

- Не-ет, не Комарова, - с интонацией гаишника, уличившего водителя во лжи, ответила банщица. - А Балыкина. Вот так-то!

- Я такого старпома не знаю, - отодвинув срезавшегося оперативника, тяжелым, немеющим языком произнес пьяница изнутри Тулаева.

- Балыкин - это не старпом, - заметила тихим голоском Маша. Балыкин - это наш командир. А старпомов у нас по штату - два, а в наличии только один - Дрожжин... Мам, ты еще долго на работе пробудешь?

- Час, не меньше.

- Папка уже с лодки пришел.

- Ну, не уйду ж я?! Начальник приказал обеспечить... Я сейчас с механиком поговорю. Он там самый умный. Может, согласится их увести куда-нибудь...

- Тогда я пойду домой.

- А вы мне дорогу до гостиницы не покажете? - взмолились и оперативник, и пьяница внутри Тулаева. - Меня сюда сосед доставил. А как, хоть убей, не помню!

Маша обернулась к поселку, на краю которого стояла баня, удивилась, как можно запутаться в сотне таких знакомых с детства домов, и все-таки согласилась.

- Идемте.

6

Через пару минут молчаливой ходьбы Тулаев и Маша вышли к странному циклопическому сооружению. Оно напоминало и знаменитое Лобное место на Красной площади в Москве, но только увеличенное в пять раз, и залитую бетоном воронку от ядерной бомбы.

- Что это? - не сдержался Тулаев.

- Развалины Карфагена, - так спокойно ответила Маша, что

он чуть не поверил.

- Карфаген - это ж где-то на юге...

- А у нас - тот, что на Севере... Но если честно, то это

- фонтан.

- А зачем на Севере фонтан? - от удивления Тулаев даже

забыл о боли, маятником качающейся по телу: то голова, то

живот, то голова, то живот. - У вас же десять месяцев в

году зима!

- К сожалению, у начальника политотдела базы, который его строил, не было вашей головы. Зато должна была в июле семьдесят какого-то года приехать высокая комиссия. А начальнику политотдела очень хотелось продвинуться по службе. Если не в Москву, то хотя бы в Североморск...

- Ну, он даже Майкла Джексона переплюнул! - восхитился Тулаев, оглядывая объемистую бетонную чашу, укрытую паутиной трещин.

- В каком смысле?

- Джексон где-то в Штатах, в пустыне, построил огромную взлетно-посадочную полосу для инопланетян. Боялся, что им, бедняжкам, обычной аэропортовской не хватит. А тут... Наверно, американцы из космоса приняли фонтан за шахту ракеты невероятной мощности. Точно?

- Наверно.

Маша подняла глаза к бледно-серому северному небу. Оно лежало на залитых водянистым светом лобастых скалах, на подернутом дымкой океане и пальцем торчащей трубе котельной. На трубе, на фоне неба, горела красная лампочка и казалась спутником, пытающимся рассмотреть странное сооружение в центре базы.

- А у вас в Москве сейчас ночь, звезды, - тихо произнесла она.

- В Москве?

- Ну да. Вы же из комиссии, - сказала она. - Наших всех я

тут с детства знаю. Хотя тут и текучесть большая. Особенно

среди офицеров. Лет пять отслужил - и в академию или еще

куда. А у нас папа - старший мичман. Двадцать пять лет на

Севере. Выслуги больше, чем календарных лет жизни.

- И вы все двадцать пять лет здесь?

- Только восемнадцать, - покраснев, ответила она.

- Ну, да, точно - восемнадцать, - сам удивился своей глупости Тулаев. - А поступать в институт не пробовали? В тот же Мурманск?

- Не получится, - вздохнула она.

- Вы так считаете?

Троешницей она не выглядела. У троешниц другие глаза.

- У нас нет денег... Здесь бывает, что и полгода не дают зарплату. Мама ведь тоже на штате в военной организации. А у меня еще два брата. Оба - школьники. Бывает, что только мои деньги, ну, что в магазине, в коммерции, заработаю, и выручают. Представляете, если я уеду?