Игорь Христофоров - Страх

- Через пять минут чтоб тебя на Каланчевке не было! - толкнул Тулаев бомжа, который оказался на голову выше его. - И подруги твоей тоже. Иначе загремишь за сотый километр.

- Это мои баки, - прохрипел, отступая, он.

Больную кисть он прижимал к груди как ребенка.

- Это наши баки! - заступилась за него бомжиха.

- Еще раз объяснять? - платком вытер ладонь и палец Тулаев и сразу швырнул белый комок в спорный мусорный бак. - Или в камере будем разговаривать?

- Пошли, это мент, - снизу вверх прохрипела бомжиха и за рукав потянула за собой дружка.

Они поковыляли между донецким и пермским поездами, потом нырнули под колеса, навек исчезая из жизни Тулаева, и только тогда снизу подал голос оставшийся бомж:

- А мне идти, гражданин начальник?

Перепутавшиеся смоляные волосы парня напоминали щетину обувной щетки. Под глазом у него синел поздний, уже заживающий синяк, а свежие царапины делали его небритое бурое лицо еще более жалким.

- Ты - чеченец? - спросил Тулаев, глядя на его орлиный, с горбинкой, нос.

- Нет. Я не чеченец, - прохрустев галькой, встал он.

- А чего ж они тебя так называли?

- Я беженец. Из Чечни. Точнее, из Грозного.

Он стоял, покачиваясь, как тоненькое деревце под ветром, и Тулаев, еще раз всмотревшись в его лицо, понял, что парень действительно не чеченец, хотя примесь кавказской крови в нем явно вычернила волосы и заорлила нос.

- Из-за мусорного бака, значит, дрались?

Тулаев обернулся и с удовольствием увидел, что никого в раскаленной щели между поездами нет, а двери вагонов захлопнуты намертво.

- Где этот люк? - резко спросил он бомжа.

- Мы за бак дрались...

- Ты видел тех, кто вылезал из люка? - шагнув к бомжу почти вплотную и сразу ощутив тошнотворный запах мочи и гнили, все-таки выжал из себя вопрос Тулаев.

- Люка? Какого лю...

- Вчера. Поздно вечером.

От запаха можно было упасть в обморок. Но падать пришлось бы на гниющие помидоры и корки арбузов у мусорного бака, а их аромат вряд ли был бы слаще.

- Ну-у?.. - всмотрелся в то, что дергалось, плавало в слизи над синяком, Тулаев.

- Я... я издали... чуть-чуть. Я с-под колес...

- Сколько их было?

- Да я... да что... стемнело уже... И я... мало ли кто по канашкам лазит...

- По чем? - не понял Тулаев.

- По канашкам... Ну, по канализациям... Может, монтеры, а

может, наши кто... вот... свободные, значит, люди...

- Свободные? - хмыкнул Тулаев.

Значит, у бомжей существовала своя философия, и пока он, иногда встречаясь с ними на улицах Москвы, жалел их, они, оказывается, в свою очередь, жалели его как человека, так и не узнавшего, что можно стать свободным и ни от кого не зависеть. А мусорный бак? Раз они дрались за него, а точнее, за то, что в нем, то, получается, они от бака совсем и не свободны? Или они свободны от человеческих приличий и условностей? Тулаев на мгновение представил, что случится со страной, если все сразу станут такими же свободными, как вокзальные бродяги, и его перекоробило еще сильнее, чем от вони, поднимающейся от линялых брюк бомжа.

- Так сколько все-таки их было? - повторил он вопрос.

- Две... ага... две пары, - попробовал трехдневную щетину бродяга.

- С чего ты взял, что именно пары?

- По задкам.

- По чему? - удивился Тулаев.

- Ну, по задницам, - заморгал бомж, прогоняя выдавленную солнцем слезу. - Они ж у мужиков и баб разные. У мужиков плоские... Ну, если сзади смотреть. А у баб, значит, гитарами. С ободами, значит...

- Но ведь было темно. Ты же сам говорил.

- Ага. Уже темень была, - почему-то обрадовался бомж. - Токо они пошли сначала туды, - показал он в конец состава, - супротив света прожекторов, и я, значит, их силуэты запечатлел. А потом... потом свернули под поезда и туда, вправо, ушли... Вот... и, видно, пьяные они были...

- С чего ты взял?

- А одна баба или, может, девка совсем на ногах не стояла.

Ее парень и другая девка волокли... Вот... А другой

парень... во-от... он какой-то мешок тащил.

- Они говорили о чем-нибудь?

Тулаев так пообвыкся рядом с бомжом, что уже и запах его перестал замечать. Хотя если считать вонь платой за сведения, то это была в общем-то небольшая плата.

- Не... не помню... Может, чего и брякнули, но по тем путям поезд пошел на Курский, к отправлению... Нет, ничего не слышал...

- А милиция когда здесь появилась?

- Менты? - бомж нахмурил выгоревший лоб и тут же испуганно

посмотрел на своего собеседника. - Ну, граждане милиционеры

где-то через час пришли... Или позже. Они все люки подряд

открывали... Во-от...

- Тебя они тоже разбудили?

- Они, конечно...

Похрустывая галькой, бомж переминался с ноги на ногу. В мусорном баке за спиной лежали в выброшенном из вагона пакете огрызки хлеба и колбасные шкурки, а этот странный человек с выбритыми до синевы щеками, внимательными зелеными глазами и редкими волосенками на округлой голове спрашивал то, что он уже рассказывал прошлой ночью милиционерам. Вчера его пожалели и почему-то не увезли в отстойник, откуда толпой отправляли бродяг за сотый километр. Неужели сегодня их жалость кончилась, и они отнимут у него сразу и вокзал, и постель в старой солдатской шинели между шпал, и вкусные розовые шкурки от вареной колбасы?

- Ты им показал тот люк?

- А как же, товарищ начальник... Мы всегда...

- И что они там нашли?

- А эту... как ее... помаду бабскую... Красную такую... Коробочку в смысле...

- Футляр, - помог Тулаев.

- Ага. Хвутляр... Токо без помады... А в нем - бумажка.

- А что в ней?

- Ну, это мне граждане милиционеры вовсе не показали, - обиженно ответил он и подумал, что колбасные шкурки можно и не есть, а обменять на три глотка водки у того бомжа, с которым он только что дрался.

У каждого из людей свое понятие о свободе.

9

Кабинет Межинского имел небольшую переднюю. Человек, входящий в "Техотдел", попадал сначала в комнатенку с пустым канцелярским столом и одиноким стулом, а уже потом через плотно обитую дверь - к хозяину кабинета.

В первый свой приход сюда Тулаев решил, что именно за столом в передней будет его рабочее место, но Межинский о размещении вообще речи не вел. "Для какого-нибудь гуся с "волосатой лапой" приготовил", - подумал тогда Тулаев. Но вот минул месяц, а никто так и не занял стол, и он сиротливо стоял у дальней стены и почему-то казался лошадью, которую никто не покупает.

В пятнадцать пятьдесят девять Тулаев плотно прикрыл за собой утяжеленную обивкой дверь, и Межинский поднялся из кресла с довольным видом.

- По тебе часы сверять можно, - табачным духом окатил он Тулаева, крепко пожимая руку.

- Здравствуйте, Виктор Иванович, - не заметил комплимента Тулаев.

- Присаживайся... Ну, что нового?

Его лицо было благостно-безразличным. И только пальцы, сноровистые нервные пальцы рывком достали сигарету из пачки и поднесли ее к губам чуть быстрее, чем вчера.