Дарья Истомина - Леди-бомж (Леди-бомж - 1)

Как-то гораздо позже он признался мне: "Ты была похожа на голодную тощую крысу, которая считает себя очень хитрой и отчаянно бьется за своего крысюка! "О, боже! Что же он в ней нашел?" - было то первое, что пришло мне на ум. Понимаешь, я стал смотреть наконец с интересом. И кажется, впервые действительно разглядел тебя..."

Ну, до этого мне еще надо было дожить. Хотя уже в тот вечер я угадала, что его чем-то зацепила. Такие дела, здесь лишних слов не надо, такое просто чувствуешь, и все тут!

- Что еще? - осведомился он почти злобно.

- Дом.

- Какой еще дом?

- Мой. Наш с дедом.

- Конкретнее!

Я ему в нескольких словах объяснила, каким манером в нашем теремке засела хитрованская и глумливая лисонька. В общем, как меня облапошили. И что я сдохну, но вышибу эту злодейку из нашего терема, и не просто вышибу, но добьюсь того, чтобы ее загнали за темные леса, обмундировали в казенный бушлат и усадили за швейную машинку на долгие года - шить камуфлу для нашей хоть и угнетенной, но все еще доблестной армии. В чем мой герой должен мне всячески способствовать. И пообещать, что в этой великой битве за восстановление невинности Л. Басаргиной и в целях высшей мировой справедливости он проломит любые кодексные стенки, включит в бой армию своих экспертов, консультантов и советников, шарахнет по необходимым инстанциям валютой из своих арсеналов, в общем: "Марш-марш! В атаку!"

Меня аж колотило от предвкушений и сладостных картинок будущего: Маргарита Федоровна рыдает в судейской клетке в зале горсуда, услышав роковые слова: "Приговаривается...", Зюнька орет: "Ах, мама! И зачем вы это сделали!", а Горохова визжит: "Не виноватая я!"

Растроганная городская публика выносит облыжно оболганную Л. Басаргину из зала суда на руках, менты рукоплещут, Гришунька, оставшийся со мной навеки, сидит на руках Гаши и лопочет "Мамочка!", а Гаша, естественно, шепчет мне в ухо: "А что я тебе говорила? Есть Бог на свете!"

Не знаю, как там насчет Бога, но некий "Симон" Туманский, набитый деньгой, как икряной сазан, светил передо мной своей отлитой из меди лобастой и мощной башкой, судя по всему, я была ему очень нужна, и я была твердо намерена дожать его до конца и наконец-то хоть кого-то из людей, обитающих в этой стране, заставить сделать то, что нужно мне, а не еще кому-то.

- Как вы сказали? Щеколдина? - переспросил он удивленно. - Ну да, конечно, действительно, Маргарита Федоровна... Кажется, я видел ее пару раз. Впрочем, может быть, я ошибаюсь?

- Она такая... Запоминающаяся! - добавила я нетерпеливо. - Вся в кудряшках, низкая, как пень! Брюлечки обожает... Ножки коротенькие! Ну, такая тетка, знаете, как бы из торгашек или которые стограммовки в буфетах на вокзалах разливают! Вот знаете, на кого похожа? На эту тетку из Подольска! Которая "Властилина", что ли? Которая всех на миллиарды тряханула! Вот увидите, если ее потрогать, из нее такое посыплется! Она же теперь на всем городе уселась! Мэр!

- Ах, вы про эту? - Он вздохнул облегченно. - Кажется, я ее действительно как-то видел. Но она больше с Ниной контачила... Ну конечно! Теперь вспомнил! Благотворительность и прочее... Просила какие-то деньги на восстановление собора...

- Она это, - мстительно сказала я. - Она всегда там, где деньги!

- А это обязательно? - помолчав, спросил он.

- Что именно?

- Чтобы ее из вашего фамильного замка - в три шеи? И обязательно ли в кандалы? Со скандалом и опубликованием разоблачительной статьи в центральной прессе?

- Не сможете?! Тогда что я тут с вами рассусоливаю? Как говорится, "гуд-баюшки", "аривидерчи" и - приятно было познакомиться! Могли бы и раньше тормознуть, чтобы я сдуру мозоли на языке не натерла! Не можете? Значит, и я ничего не могу!

Я ему отсалютовала ладошкой и решительно потопала к двери.

- Сядьте! - сказал он негромко, но так, что моей спине сразу стало холодно. Я обернулась, он стоял, опираясь на стол ладонями, и это было еще одно его преображение: глаза были как сверла, стиснутое и искаженное гримасой прорвавшейся боли лицо - как мел, и кажется, все маски, которые он примерял до этого, были просто шелухой, которую он наконец сбросил, перестав валять дурака.

- Еще чего! - пробормотала я машинально. Я не понимала, как он это сделал, но не успела моргнуть, как он уже оказался не за столом, а впритык ко мне, руки мои стиснула его мертвая хватка, и он отшвырнул меня к креслу, в которое я и плюхнулась, бессильно дрыгнув ногами.

- Вы! Вы! Посмели поднять руку на женщину?!

- Я могу поднять и ногу! И раздавить тебя, как блоху... - хрипло и глухо сказал он. - Здесь делают то, что нужно мне, или вообще ничего уже не делают! У тебя слишком длинный язык, но чересчур короткие извилины...

- Мы уже на "ты"? Какая радость, - съязвила я, но он не обратил на мою попытку сохранить хотя бы видимость некоторого достоинства никакого внимания.

- Ты или действительно непроходимая дура, пли просто делаешь вид, что ничего не понимаешь... - Он говорил как-то безжизненно, почти равнодушно, и от этой безжизненности мне впервые стало по-настоящему не по себе. - Думаю - последнее. Я вышиб эту актрисенку только потому, что увидел - она не сможет молчать. Она из тех женщин, у которых хроническое недержание всего, что становится ей известно. Мне не нужен еще кто-то, кто может знать! Ты меня устраиваешь просто потому, что уже знаешь! Единственная из посторонних... Тебя искали не для того, чтобы ты мне демонстрировала здесь свои тощие ножки и драные коленки, изображала из себя недоделанного графа Монте-Кристо, который вздумал наехать на тех, кто обеспечил его приличным сроком! Я просто потрясен, что даже в зоне из тебя так и не вышибли то, чем тебя нафаршировал твой безупречный дед, как говорится, семья и школа. Тебе кажется, что ты волчица, а ты шавка, которую не примет ни одна приличная стая. Одиночка. Дворняга, без конуры и хозяина, которую просто порвут в куски, если она не угомонится... И это просто случайность, что до тебя еще не добрались! Так что для тебя единственное спасение - это я! Это до тебя доходит?

Лучше бы он орал, ругался, что ли, а не журчал почти шепотом. Его стеклышки плавали надо мной, как льдинки, он нависал над креслом глыбиной, и мне почему-то стало пусто, холодно и почти безразлично. Я опять вляпалась по уши: благородный герой превратился в обычного крокодила и если еще не хрустел моими мослами, то только потому, что не использовал меня в каких-то своих целях, и было очень похоже, что то, что я на свободе - только видимость, и я просто перешла из камеры с решетками в камеру без решеток. И опять меня заставят делать то, что нужно кому-то, а не мне самой.

Он продолжал говорить, напористо и злобно, все громче и громче, а я заплакала без слез, его искаженную харю заволокло как будто серым туманом, и я куда-то поплыла, падая в ласковое и бездумное беспамятство, и мне было горько и печально оттого, что этого типа я почти полюбила, а он даже не понимает, что я могла бы сделать все, что ему нужно, даже без этой идиотской торговли насчет дедушкиного дома, а просто так. Если бы он сказал: "Помогите мне, госпожа Басаргина!" Но как раз до самого простого он и не додумался. Самого простого и обычного. Что делает любая нормальная баба для мужика, который в беде и который ей ой как небезразличен.